Шрифт:
Закладка:
Казалось, они бьются уже вечность, хотя на самом деле прошли считаные секунды после начала их поединка. В очередной раз сбитый с ног, Конан со всего размаха врезался в сваленную у стены груду их заплечных мешков и седельных сумок; ткань затрещала, и по полу покатился, слабо постукивая, какой-то зеленоватый, слабо светящийся предмет, при виде которого Кивайдин слабо ахнул – точь-в-точь как робкая девушка – и проворно отскочил в сторону.
Из прорехи в мешке выкатилась изумрудная статуэтка Ханумана, и странно-живые глаза горели яростным пламенем. Оно билось в глазницах, стремясь на волю, – и внезапно пробило-таки себе путь.
Конан ощутил, как в спину ему ударили две горячие воздушные струи – это вырвавшиеся из глаз Ханумана желтые лучи коснулись тела варвара. Боль тотчас исчезла; ноющие мышцы налились новой силой. И, когда Конан поднялся на ноги, в глазах Кивайдина он заметил на миг проскользнувшую искорку неподдельного страха. Меч сверкнул серебристым полукружьем, словно и не полыхал совсем рядом мрачный багровый огонь, и на сей раз чародей уклониться не сумел. Левый бок его бесформенной хламиды стремительно потемнел от крови; Кивайдин беспомощно пошатнулся, прижимая к ране обе руки…
Киммериец потерял осторожность только на краткий миг, однако чародею хватило и этого. Кивайдин внезапно оказался совсем рядом; по-змеиному гибкие пальцы впились в сжимавшую меч кисть Конана, вторая рука метнулась к горлу. Ее Конан успел отбросить, однако из-за этого пропустил самый что ни на есть прозаический удар в пах, после которого он опять оказался на полу.
Кивайдин не повторил его ошибки. Он прыгнул вперед, точно голодный тигр на добычу. Выроненный Конаном меч был уже в его занесенной руке.
И тут ему под ноги с отчаянным визгом бросилась невысокая, закутанная в белый газ фигура. Руки ее были вскинуты в жесте не то мольбы, не то угрозы; тонкие пальчики, еще недавно ласкавшие мощное тело Конана, обхватили руку чародея с мечом… невеста Хранителя города теперь готова была на все, собой закрывая его от демона тьмы…
И предназначенный киммерийцу удар достался ей.
Клинок рассек ее левое плечо, дойдя до сердца. Белый газ окрасился багровым, кровь фонтаном брызнула из страшной раны; потолок зала отразил слабый предсмертный крик…
Как в страшном сне, Конан видел эту сцену; время словно остановилось, маг замер, вцепившись в эфес торчащего из груди девушки меча, почти до самой крестовины залитого кровью. Несколько мгновений в храме царила жуткая тишина; а потом мертвые губы девушки приоткрылись, упавшие было веки поднялись вновь. Взор ее, странный и невидящий, казалось, источал холодный безжизненный свет. Залитый кровью клинок внезапно осветился, а затем покрывавшая его кровь несчастной словно ожила. Десятки и сотни ярко-красных змеек ринулись вверх по мечу – к сжимавшей его руке Кивайдина. И взор красных зрачков Ханумана был направлен прямо в спину убитой…
Маг заревел. Дико, страшно, в голосе его не осталось ничего человеческого; родившиеся из крови змейки впились в его незащищенную плоть, рука окуталась красноватым дымком…
Спустя еще миг Кивайдин швырнул меч и, завывая, опрометью бросился прочь, к выходу из храма, на бегу срывая с себя терзавших его красных тварей.
Подхватив меч, на острие которого извивался еще целый клубок алых созданий, Конан бросился в погоню. Такой случай упускать было нельзя; он обязан был догнать!
И он догнал, чуть не влетев в смертельные объятия бушующего на пороге пламени. Клинок еще раз вонзился в спину Кивайдина; новый вопль, красные змейки вновь ринулись вперед, но… Конан знал, что рана неглубока. Меч остался в его руке, а змейки, точно по волшебству, мгновенно исчезли.
Обессиленный Конан едва дотащился до погибшей девушки. Она лежала с блаженной, умиротворенной улыбкой на сомкнутых устах, как сломанная злой судьбой прекрасная игрушка, – наивное, невинное и истово верившее в него, Конана, создание…
И тут могучее тело никогда не плакавшего киммерийца сотрясло отрывистое глухое рыдание: «Она умерла за тебя, помни это; она отдала свою жизнь, чтобы жил ты; и значит, твой долг теперь – преследовать этого мага до самых дальних земных пределов, пока он не ответит за все».
Конан стиснул зубы так, что они захрустели. Однако хотелось бы знать, что все это время делал доблестный Терша?! Конан одним прыжком подскочил к бессмысленно скалящемуся каменному истукану; не сдержавшись, он со всего размаха треснул по статуе кулаком.
– Что же ты сидел, пока меня убивали, а? – рявкнул киммериец, не слишком задаваясь вопросом, слышит его божок или нет. – Или, быть может, мне расколотить это идолище, чтобы ты понял, что такое боль?!
Очертания изваяния внезапно подернулись знакомой киммерийцу магической дымкой, задрожали, теряя четкость… спустя мгновение ниша полностью утонула в сером мареве, а когда туман рассеялся, на постаменте вместо массивного обезьянца сидел Терша в прежнем своем сусличьем обличье.
– Прости, прости меня, благочестивый Конан, – виновато зачастил божок. – Прости, я не мог распутать собственное заклятье… я был так испуган, что перезабыл все на свете.
– Трус, – с презрением бросил ему киммериец. – Девчонка погибла из-за тебя, а ты… испугался он, видите ли! – передразнил Тершу Конан, зло сверкая глазами. – Ты можешь ей помочь? Лекарь-человек, конечно, давно бы отступился; но, быть может, ты докажешь, что не зря именуешься Богом?!
– Сейчас, сейчас… – торопливо забормотал Терша, опрометью кидаясь к убитой. Несколько мгновений его лапки осторожно скользили по краям страшной раны… а затем божок виновато развел ими.
– Скорблю и проливаю потоки слез вместе с тобой, Конан… но тут уж ничего не поделаешь. Я бессилен! Нам и впрямь остается только оплакать ее, увы! Душа уже покинула тело…
– Вовсе еще не покинула, – вдруг раздался чей-то медленный, скрипучий голос – будто терлись друг о друга два шершавых камня. Конан и Терша обернулись разом, точно ужаленные, – к ним обращалась изумрудная статуэтка Ханумана. Каменная пасть Бога-обезьяны приоткрылась, глаза по-прежнему мерцали огнем. – Поднесите меня ближе к ней!
– П-повелитель… – жалко задрожал Терша. – Ты з-здесь? О, молю, не карай меня очень су…
– Я сказал – поднесите меня к ней! – обрывая бормотание Терши, зло проговорило изображение Ханумана.
Киммериец поспешно нагнулся, подхватив ожившую статуэтку. Она жгла руку, словно была только что вынута из печи; взор каменных светящихся глаз упал на разрубленное плечо, уже покрывшееся бурой коркой свернувшейся крови.
– Да… – тихо и чуть слышно выговорил Хануман (или его изображение?). – Мы опоздали. Из-за тебя, Терша, трусливый и
