дирекции и оставила их в аудитории – конференция меня мало интересовала. Однако сразу возникла проблема: кто будет носить портфели генералов, у которых ничего не должно быть в руках. Мы делали вид, что не слышим об этой проблеме, опять-таки связанной с военным этикетом; один портфель сразу же взял полковник, по-видимому, подчиненный, а второй, к счастью, вызвался взять Иван Иванович Костюшко, сотрудник Института славяноведения, который также у нас тогда гостил. Сессия началась. Из ее программы наш генерал-директор узнал, что его выступление было запланировано после обеда, но почему-то он не мог поверить, что он не будет выступать одним из первых. Между тем, упомянутый Костюшко куда-то исчез вместе с Кшиштофом Гроневским, с которым его объединяла работа по крестьянской тематике. Перерыв на кофе, генерал нервничает, я вместе со своей известной своим острым языком подругой Кристиной Мужиновской ищу потерявшегося. Наконец, на лестнице появляются оба наших товарища вместе с несчастным портфелем с рефератом. Из кабинета рядом с залом заседаний выглядывает наш Директор. Кристина восклицает: «Пан Костюшко, как так можно! Вы исчезаете с портфелем, а наш генерал нервничает, боится, что его вызовут к доске, и он ни бе ни ме. Как так можно?!» Я никогда ни до, ни после не видела, чтобы профессор Мантейфель так веселился – он хохотал до упаду. К счастью, генерал не понимал по-польски. Позже на конференции много говорилось о том, когда началась «справедливая война», уже 1 сентября 1939 года или только в июне 1941 года, то есть после нападения на Советский Союз (до этого, по мнению советских исследователей, это была «империалистическая война»). Но поляки, видимо, не дали сбить себя с толку.

Ежи Едлицкий, историк, с 1953 года в Институте истории ПАН)

Профессор Самуэль Фишман со студентами (слева направо: Анджей Лазари, Ядвига Язукевич, профессор Фишман и Ренэ).

Это еще не конец истории. В обед нужно было куда-нибудь пойти и быстро поесть. Не задумываясь, я повела наших гостей в столовую Союза польских писателей на Краковском Предместье (сейчас это элегантный ресторан «Рестаурация Литерацка»). А следует добавить, что оба генерала и полковник, несмотря на то, что они получили звания будучи гражданскими лицами и никогда не имели дело с настоящей армией, ходили в полном обмундировании. В лучах солнца блестели их мундиры, лампасы, звенели десятки медалей (они никогда не носили орденских планок). На ум приходил популярный в то время анекдот про крокодила, который проглотил советского генерала, а потом долго выплевывал медали… На улице все оглядывались. Меня лишь забавляло их тщеславие и недопонимание того, что им следовало быть в штатском.

Мы заняли столик внизу, и я наблюдала, как входившие один за другим в столовую знакомые при виде их выходили обратно – сначала Анджей Киёвский, затем Ренэ и другие. Мы заказывали блюда из меню, спокойно ели, а гости беседовали друг с другом. Я прислушивалась и радовалась, что мне не нужно их развлекать. В какой-то момент они начали задумываться, стоит ли ехать в Краков, что было предусмотрено в программе (без моего участия). Тот, кто уже там бывал, заявил с уверенностью: «Да, стоит, там два ленинских дома». И подумать только, что сегодня, видимо, не стоило бы ехать в Краков, потому что музеев в этих зданиях уже нет…

Следующий гость, которого мне доверили, был президент Монгольской академии наук – профессор Базарын Ширендыб. Он приехал в Польшу по приглашению нашего тогдашнего президента Польской академии наук, профессора Тадеуша Котарбиньского. Получил в свое распоряжение автомобиль с водителем, а я суточные для высших чиновников, каких никогда до, ни после не давали; я была обязана сопровождать его во время всех приемов пищи, подписывать счета и организовывать культурную программу. Планировалось, что в будущем состоится также посещение Монгольской академии наук. Между собой моего подопечного мы называли «Шерри-бренди», стараясь не ошибиться в его присутствии. Я должна сразу отметить, что находиться в его обществе было настоящим удовольствием. В отличие от многих других, включая наших отечественных историков, он вел себя безупречно, с некой изысканной восточной вежливостью. Не нужно было прилагать усилия, думать, о чем поговорить, – напротив, он сам развлекал меня различными историями, не было неловких пауз. Я быстро поняла, что он был известным исследователем древней монгольской истории, печатался в западных исторических журналах (он дал мне один из оттисков). Он знал и Сталина, и Мао, но всякий раз, когда мы переходили на тему современности, он превращался в другого человека – из его уст можно было услышать лишь избитые клише и лозунги. Поэтому я избегала ступать на эту скользкую почву.

Мы расстались вечером, а утром я пришла в гостиницу «Гранд» на завтрак. Мы договорились о встрече у входа. Я вхожу и вижу в вестибюле в креслах дюжину Ширендибов (прибыла монгольская спортивная команда), и я, конечно, не знаю, к кому из них подойти. Мой гость встал и направился ко мне, а затем пошутил, что я, вероятно, не смогла отличить его от остальных монголов. Я что-то пробормотала – мол, совсем нет, я – близорука… Как видно, он умел найти элегантным образом выход из любой неловкой ситуации.

Наступил день торжественного приема в посольстве Монгольской Народной Республики в аллеях Уяздовских. В большом зале царила семейная атмосфера, дружелюбный персонал разносил сосиски, рюмки с водкой и бокалы с вином. Я готовилась к переводу на русский. Между тем оказалось, что в дополнение к вручению диплома церемония также предусматривала, что на голову президента ПАН наденут специальную черно-серебряную двуугольную шляпу («капеллину», как я мысленно ее назвала), напоминающую головной убор Лайконика[84]. В Монголии посчитали, что президент ПАН должен иметь большую голову, поэтому подготовленный заранее головной убор был довольно громоздким. К счастью, капеллина задержалась на ушах профессора Котарбиньского, но все вместе вызвало у меня приступ истерического смеха; я с большим трудом взяла себя в руки, чтобы как-то перевести речь Ширендыба и ответ худенького профессора, которому праздничный головной убор налез почти на глаза.

Затем наступили свободные дни. Мы ездили по магазинам, покупали подарки для семьи Ширендыба, которого в основном интересовали стулья и кушетки (сам он происходил из семьи из тринадцати человек, живущей в юрте, и именно поэтому он получил огромную многокомнатную квартиру в Улан-Баторе. Он жалел, что ничего не удастся взять в самолет). Во время посещения здания сейма, он посидел на всех стульях, бормоча себе под нос: «Это место Гомулки – удобное, а это – Циранкевича – тоже удобное». У меня сложилось впечатление, что