В Констанцине, Казимеже-Дольном и у нас на Новом Святе мы встречались не раз и с радостью, хотя, как ассистенты, зарабатывали мало и наши пирушки не отличались изобилием. Кристина в качестве деликатеса приносила – когда они появлялись – марокканские сардины, сопровождая их появление триумфальным криком: «Sardines, sardines!». Она умела радоваться мелочам.

Она помогала нам – точно так же, как «бабуся Зося» – как уже опытный редактор, а своим темпераментом и широким кругом увлечений оживляла частые встречи. В Констанцине мы бывали втроем и часто оставались там ночевать. Однажды при виде Поморского (отца), седого, с внушительной адвокатской внешностью в красивом халате, наш малолетний сын так был впечатлен, что воскликнул: «Господь Бог!». Так и прижилось.

Затем в Варшаве появился Роман Осипович Якобсон, знаменитый Ромка, друг Маяковского, член круга соратников, в который в том числе входили Юрий Тынянов, Борис Эйхенбаум, Виктор Шкловский, Юлиан Оксман и другие. Он эмигрировал в Прагу, а затем в Соединенные Штаты. Он очаровал всех сразу, и как ученый, и как чрезвычайно хороший товарищ.

В Казимеже, во время поедания собранных за день грибов, он положил глаз на нашу очаровательную кузину Яночку к большому раздражению Кристины; у него было сильное косоглазие, хотя даже это придавало ему особый шарм. А потом мы пошли смотреть «на светлячков» – их было множество – и продолжали рассказывать анекдоты, шутки, восходящие к «старорежимным» временам. Это было незабываемое время общения с человеком, который знал наших «героев», превосходно декламировал их стихи, подражая их голосам и манере произносить отдельные строки, особенно Велимира Хлебникова. По сей день звучит в голове: «У колодца расколоться. Так хотела бы вода…». А потом Ромка сначала утащил Кристину на стипендию, а затем сделал ее своей женой. Последней. Мы переписывались, но виделись редко. И вдруг пришло известие о ее смерти от лейкемии. Она была первой из нашего поколения и близкого круга, кто так неожиданно нас покинул…

В неписаные обязанности ассистентов и адъюнктов входило так называемое сопровождение, то есть опека гостей из-за рубежа (у нас – советских ученых). Сначала их было немного. Как-то и мне довелось опекать одного академика, которого пригласили не в университет, а в Польскую академию наук, где не нашлось никого из молодых сотрудников, кто бы хорошо знал русский язык. Ученый – Виктор Виноградов – был хорошо известен (также за пределами СССР) своими работами по литературоведению и лингвистике, издаваемыми с 1920-х годов и посвященных, в частности, Гоголю и Достоевскому. О его аресте по «делу славистов» – «Русской национальной партии» в 1934 году и вычеркнутых к счастью «всего» двух годах из жизни тогда никто из нас не знал…[80] Если быть точным, я опекал тогда Виктора Владимировича и его жену (с 1926 года) Надежду Матвеевну. Они взаимно дополняли друг друга – он казался несколько отстраненный, сосредоточенный, говорил медленно, сжато, продуманно; она же была разговорчива, даже болтлива, преподавала музыку. Мы с ней сразу нашли общий язык. Я буду помогать ей с покупками, поскольку живу вблизи Нового Свята и знаю все магазинчики вдоль Хмельной (тогда улица Рутковского). Надежда Матвеевна в восторге: «Все есть, не то что в Москве». Хотя и не «все», но мы многое находим.

Я должен был следить за соблюдением всех организационных моментов, связанных с лекциями в академии и университете, а также сопровождать гостей во время еды и подписывать счета. Их разместили в Бристоле, в нашем распоряжении была машина с водителем. Я впервые что-то подобное делал и поэтому постоянно совершал различные оплошности, например, приглашал водителя к столу, за что мне потом был сделан выговор (у шофера своя зарплата и суточные, кроме того, он не принадлежит к клану ученых). Меня раздражала небрежность в работе чиновников, не подготавливающих вовремя обещанные аудитории и прочее. Я бесился, даже ругался, что вызывало – понятное дело – недовольство. В результате я получил письмо из Дворца Сташица[81] с выговором за невыполнение своих обязанностей. Я потерял дар речи. Я? Если бы не я, то… И в этот момент я припомнил, что, когда я должен был немедленно найти аудиторию, потому что чиновники ПАН забыли об этом, я счел необходимым уведомить об этом директора. Черт меня дернул надеть единственную чистую рубашку цвета хаки с единственным красным галстуком, который у меня был. Это было самое начало пятидесятых, до оттепели было еще далеко. Увидев меня и услышав мои первые слова, лицо директора приобрело цвет моей рубашки и галстука одновременно, он выкрикнул что-то, что я не расслышал, повторив несколько раз слово: «Шантаж». Я в панике отступил, кажется, даже не попрощавшись. Возможно, с этим было связано это письмо с выговором. «Так мне и надо» – подумал я.

Перед отъездом Надежда Матвеевна вручила мне листок с адресом и номером телефона, пригласив к себе, если я буду в Москве. Виктор Владимирович также заверил, что готов помочь. И в качестве сувенира мне подарили красивый старый кошелек из бисера с цветочным орнаментом. С тех пор, как и эти русские, мы с женой на всякий случай всегда будем брать с собой в поездки небольшие подарки…

Спустя несколько лет, когда я проходил стажировку в Белокаменной, как испокон веков называли Москву, я позвонил Виноградовым и был приглашен к ним домой в Трубниковский переулок на Старом Арбате. Меня угостили чаем с домашней выпечкой, а перед этим провели по комнатам. Открыв дверь в кабинет, высокие стены которого были до самого потолка заставлены книгами на полках, Надежда Матвеевна, нахмурившись, сказала: «Вот, все это – гадость Виктора Владимировича».

Надежда была известным в столице человеком. Она окончила консерваторию, у нее было много учеников. В молодости она должна была быть очень красивой; впрочем, она сохранила привлекательность до глубокой старости, пленив даже несклонных к вежливости польских продавщиц… Я помню, как однажды, во время посещения нашего гуру Юлиана Григорьевича Оксмана, о котором еще пойдет речь, я спросил его, знает ли он жену академика Виноградова (он знал всех, не только в Москве). Он ответил, сощурив глаза, чтобы лучше видеть того, о ком говорил, и крепко обняв руками заваленный бумагами письменный стол: «Кто ее не знает? У нее было количество любовников, превосходящее всякое воображение». Оксман обожал подобные преувеличения, и мы, зная об этом, обожали его слушать.

* * *

В Институте истории ПАН «молодежь» также опекала иностранцев, которые приезжали на конференции и научные стажировки. Я была главным опекуном советских историков. Со временем их становилось все больше и больше. Лишь с немногими у нас сложились длительные дружеские отношения. Забота о большей части воспринималась