Но надо признать, что борьба за хлеб, если ее рассматривать в свете современных общественных норм, не всегда велась умело и достойно, особенно нами, комсомольцами, горячими головушками. Мы допускали, например, всяческие оскорбительные осмеяния на все село тех, кто утаивал излишки, устраивали им разные «бойкоты» и т. д. Однако позволительно спросить у тех людей, которые сейчас стремятся выискивать в истории нашей священной борьбы разные ошибки и промахи, у тех любвеобильных, которые проявляют странную жалостливость к разгромленной кулацкой части старой деревни: а как же было нам вести наступление на тех живоглотов, которые мечтали своими руками задушить Советскую власть? Вымаливать у них для государства, как милостыню, каждый кусок хлеба? Кланяться им в ноги? Нет, правильно было сказано: борьба за хлеб — борьба за социализм.

Одновременно с изъятием излишков хлеба на кулаков велось наступление и по другим линиям: их облагали разными повышенными налогами, лишали права голоса, изгоняли из массовых организаций. Словом, применялись разнообразнейшие меры ограничения и подрыва экономической мощи кулачества. Шла подготовка к ликвидации его как класса.

Серьезные затруднения с хлебом в стране обнаружили полную беспомощность и бесперспективность единоличного хозяйства, что не могло не встревожить трудовое крестьянство. И немудрено, что крестьянам тогда приходилось всерьез задумываться о будущем деревни, о своей судьбе. Они все яснее и яснее начинали понимать, что в новых условиях совершенно неизбежны коренные перемены в сельском хозяйстве. Поэтому в среде крестьян, особенно сельской бедноты, и получила горячую поддержку выдвинутая партией год назад идея перехода к коллективному пользованию землей.

Со всей категоричностью утверждаю, что эту идею никто насильно не навязывал, например, крестьянам Верх-Камышенки. Помню, как верхкамышенцы очень часто, по своей инициативе, заводили разговоры о преимуществах коллективного хозяйства. Эти преимущества нм были уже хорошо известны. В наших местах существовали окрепшие коммуны. Крестьяне окрестных сел, в том числе и верхкамышенцы, частенько бывали в них и видели, как живут и трудятся коммунары.

Вообще надо отметить, что сибирские коммуны сыграли огромную роль в распространении идеи коллективизации сельского хозяйства. Как известно, они начали создаваться в первые месяцы существования Советской власти. Весной восемнадцатого года рабочие Обуховского завода создали коммуну на Бухтарме, первую на Алтае, — о ней рассказано в поэме Ольги Берггольц «Первороссийск». Одновременно питерские рабочие создали и коммуну «Новая жизнь» на Алее, близ села Локоть. Многие первые алтайские коммунары погибли после мятежа контрреволюции в Сибири. Но семена, посеянные ими в народе, дали богатые всходы. Сразу же после разгрома белогвардейщины в нашем крае, стали создаваться сотни коммун. Это был невиданный порыв крестьянства к лучшей жизни. Правда, большинство коммун просуществовало недолго — не было еще у крестьян опыта в ведении коллективного труда, не было и условий для создания крупных хозяйств, тем более в большом масштабе. Но те коммуны, какие уцелели, оказали огромное влияние на умы трудового крестьянства. Их опыт в организации труда и его оплаты изучался по всей стране. Девять коммун Алтайской губернии за хозяйственные успехи и культурно-просветительную работу среди крестьян получили премии на Всероссийской сельскохозяйственной выставке 1923 года.

Естественно, что когда в Верх-Камышенке зашла речь о создании коллективного хозяйства, то все мы стали называть его коммуной. (Кстати, в то время слово «колхоз» еще и не дошло до глубинных сел Алтая.) Впрочем, если разбираться строго, то в Верх-Камышенке, по существу, создавалась артель — у нас никто и не думал обобществлять весь скот и птицу. (Коммуне — по моему настоянию — дали название «Красный богатырь». Признаюсь, хотелось, чтобы в названии прежде всего звучала революционность, но непременно в сочетании с некоторой народной поэтикой.) Да никто и не подсказал нам, что создавать коммуны, несмотря на одиночные хорошие примеры, не своевременно. Где там! Они создавались тогда по всей Сибири. Более того, Сибкрайком ВКП(б) неоднократно и совершенно определенно ориентировал всех на преимущественное создание не артелей, а именно коммун как якобы лучшей формы коллективного хозяйства. Так что нашу затею в Верх-Камышенке даже и нельзя считать только нашей ошибкой. Все это говорится лишь для установления исторической истины.

В связи с напряженной борьбой за хлеб, а затем и созданием коллективного хозяйства, резко обострилась классовая борьба в нашей Верх-Камышенке. Дело дошло до того, что партийная ячейка иногда не решалась засиживаться допоздна в сельском Совете, а собиралась на моей квартире, — крестьянский дом, где я жил, стоял на отшибе. Помню, что коммунистам (а заодно и мне) было выдано даже оружие — для самообороны. К счастью, той зимой в нашем селе обошлось без нападений на активистов, но они уже случались по всей Сибири. Однако некоторым нашим активистам угрожали даже в письменном виде. Вообще тогда распространялось, особенно церковниками, множество злобных антисоветских писаний: вражеские силы старались всячески запугать людей, заставить их отказаться от начатого великого дела.

…За какие только дела не приходилось мне, сельскому учителю, браться той зимой! Общественная работа отнимала у меня тогда все часы и минуты, остающиеся после школьных занятий. Освобождался я от нее обычно не ранее полуночи и, можно сказать, едва не валился с ног. Но каждый день, насыщенный сложными событиями, прожитый в горячей борьбе за советскую новь, обогащал меня множеством наблюдений и мыслей. Определенно подогретый ими, я ночами, несмотря на усталость, садился писать стихи или рассказы, навеянные какой-нибудь былью. Но теперь стихи о природе, какими я увлекался прежде, полностью уступили место стихам, насыщенным страстной гражданственностью. (Помню, написал даже поэму, посвященную борьбе за хлеб — «Путевка»; молодые любят затеивать крупные вещи!) В рассказах же тем более старался запечатлеть кипучую действительность тех памятных дней. Но я уже понимал, что тем событиям, участником которых мне довелось быть, наиболее подходящее место в большой книге. Однако для ее создания у меня не хватало ни опыта, ни времени, ни творческой дерзости.

Желание писать очень сильно подогревалось во мне и успехами советской литературы. Только что разлился по всей стране и полонил наши души «Тихий Дон» Шолохова. Герои Фадеева и Панферова страстно звали в будущее. Волновали и многие книги, изданные в Сибири («Два мира» Зазубрина, «Виринея» Сейфуллиной и др.). В журнале «Сибирские огни» печатались такие писатели, как Березовский, Бахметьев, Пушкарев, Гольдберг, Далецкий. Литературная жизнь Сибири била ключом! А в соседнем районе, в коммуне «Майское утро», учитель А. М. Торопов проводил читки книг советских писателей и печатал отзывы о них коммунаров. Огромный интерес у нас, учителей, вызвало это великолепное начинание! Словом, существовала атмосфера, определенно способствующая развитию творческой активности.

Еще перед началом учебного года на учительской конференции в Сорокине я собрал около десяти своих коллег, которые тоже пробовали свои силы