На ходу его расспрашивали о здоровье, о том, как тяжела была дорога из Италии, о его ближайших планах. Слава богу, у меня все же хватило ума не полезть к нему со своими расспросами, хотя я и шел почти рядом да и вопросы вертелись на языке!

Двери подъезда распахнулись, и мы увидели, что на улице хлещет дождь. Кто-то стал возмущаться непогодой, но Горький, словно стараясь и тут всех приободрить, сказал:

— А в Италии нынче был снег.

Это было воспринято как нежелание Горького обрывать разговор на полуслове, и его опять засыпали вопросами со всех сторон.

К подъезду подошла машина. Горький поднял воротник летнего пальто, но продолжал стоять, хотя ему надо было сделать всего четыре шага. И мне подумалось, что он не дождя боится, а скорее всего, боится обидеть писателей, не ответив на какие-то их вопросы…

…Вернулся я из Москвы очень задумчивым и вскоре отправился бродить по Алтаю. В пути всегда есть время подумать, да и думается легко. Пешком, с легкой котомкой за плечами (по-горьковски!), я неторопливо шагал по проселкам и тропам предгорий, подолгу сидел у шумливых речек, любовался чудесной природой, ночевал у костров, на заимках и пасеках. Без конца обдумывал горьковские советы и наказы, вспоминал подробности встреч с известными писателями. Иногда слушал рассказы местных жителей об алтайской старине, о годах гражданской войны, а то и просто всякие побасенки и небылицы.

В раздумьях прошло все лето, а осенью твердо решил: буду продолжать литературные занятия, но с удесятеренной настойчивостью! Сама собой появилась мысль — описать то, чему был свидетелем прошлой зимой, когда в деревне начинался великий перелом. Конечно, это было большой дерзостью с моей стороны — браться тогда за повесть, но ведь без дерзости нет и творчества…

IV

Бродя по предгорьям Алтая, я задержался, не помню уж по какой причине, в селе Алтайском, на бывшем Чуйском тракте. И тут внезапно, как это часто случается с молодыми людьми, у меня появилась мысль остаться здесь на годок: молодых всегда тянет что-то повидать, что-то испытать на стороне, вдали от родных мест. Меня назначили учителем в большое село Сетовку, где существовали три школы. До начала школьных занятий оставался еще месяц свободного времени. Скорый в любом деле, за исключением литературного, я немедленно воспользовался этим случаем, чтобы жениться, а потом уж и заняться своей первой книгой. (Об этом случае я упоминаю, конечно, не из желания похвастаться своей легкомысленностью, а только лишь затем, чтобы позднее стало ясно, почему я уехал из Сибири и оказался в Татарии, на Каме.) Но жизнь, как известно, часто путает наши планы. В Сетовке мне было не до книги…

Началась сплошная коллективизация по всей стране. У меня еще были свежи воспоминания о том, как прошедшей зимой создавалось коллективное хозяйство в Верх-Камышенке. Повторяю: осторожно, без горячки, при полнейшей добровольности! Никаких нажимов, принуждений и даже надоеданий!

В Сетовке все пошло иначе…

Как известно, массовое колхозное движение началось прежде всего в основных зерновых районах страны — на Нижней Волге, Северном Кавказе и на Украине. В Сибири — по разным причинам — оно значительно отставало. Но от Сибири никто и не требовал, чтобы она по темпам коллективизации догоняла передовые районы. В январе 1930 года Центральным Комитетом партии было установлено, что коллективизация в нашем Сибирском крае должна быть в основном закончена лишь к весне 1932 года.

Но удивительное дело: несмотря на эту директиву, Сибкрайком ВКП(б) вдруг выдвинул задачу завершить коллективизацию в Сибири уже предстоящей весной. К тому времени по краю вступила в колхоз всего лишь пятая часть крестьянских хозяйств! Таким образом, за оставшиеся три месяца надо было сделать невероятное — вовлечь в колхозы остальные восемьдесят процентов хозяйств!

Естественно, после такой установки по всей Сибири начались перегибы. Карьеристы, пробравшиеся в партию, дали себе полную волю. Зазвучали их грозные приказы: «Выявляйте кулаков!» Но чего, спрашивается, их было выявлять? Настоящие кулаки и так были хорошо известны. Правда, некоторые из них успели «самораскулачиться» — поделить или распродать хозяйства, уничтожить скот и т. д. Но все равно их знали! Да ведь совсем и немного их было в селах: по статистике — не более пяти на сотню крестьянских хозяйств, хотя и эти данные, мне кажется, слегка преувеличены. В последние годы кулаков основательно прижали разными налогами и поборами, ввели для них всевозможные ограничения, например, в использовании наемного труда и аренде земли. Наконец, все они уже были лишены права голоса. Что же было делать карьеристам, которые вознамерились коллективизировать деревню с помощью запугивания и устрашения крестьян? Они стали выискивать, кто в деревне когда-нибудь нанимал батраков, пусть на время страды, хотя это и разрешалось законами того времени, кто когда-нибудь давал соседу плуг вспахать землю или косилку — убрать хлеба. Это были типичнейшие сибирские середняки. Вот таких-то крестьян карьеристы-перегибщики стали самовольно, без всяких обязательных решений собраний бедноты, изгонять из домов и родных селений.

Тяжело вспоминать те дни.

В Сетовке главным карьеристом, с наслаждением творившим беззаконие, оказался секретарь партийной ячейки. Еще в начале зимы он стал настойчиво добиваться ускорения коллективизации в селе. Кстати, она шла неплохо, но секретаря партячейки это не удовлетворяло. В январе же, окрыленный решениями Сибкрайкома, он решил выслужиться так, чтобы прогреметь по всему Алтаю. Что началось тогда в Сетовке! С утра до ночи во всех концах большого села, растянувшегося на много верст, шли напряженнейшие собрания, на которых секретарь партячейки и его подручные, используя самые недостойные приемы, старались объединить в колхоз всех сельчан подряд! Особенно сопротивлявшихся насилию в самое неурочное время (чтобы пострашнее было!) вызывали в сельсовет, где перегибщики вели с упрямыми недостойные коммунистов разговоры, которые начинались обычно с печально известной фразы:

— Ты за Советскую власть?

Если же крестьянин и тут продолжал упорствовать, ему припоминали, что лет пять назад он нанимал безродного паренька в батраки не только на страду, но и до осени. Крестьянин чувствовал, что дело принимает самый дурной оборот, и подписывал любезно заготовленное для него заявление…

Кажется, в середине февраля перегибщики решили провести особенно впечатляющую операцию устрашения упрямых. Однажды к нескольким дворам без всякого предупреждения с утра подогнали подводы, заставили плачущих людей в невероятной поспешности собраться в дорогу и, не разрешив взять с собой даже самое необходимое, отправили обозом невесть куда. Напуганные беззаконием, боясь за судьбы своих семей, крестьяне Сетовки толпами понесли перегибщикам свои заявления о вступлении в колхоз.

Вскоре после этой незаконной операции состоялось собрание сельского актива. Самодовольно рассказав о последних «успехах» коллективизации, секретарь партячейки призвал всех активистов