Шрифт:
Закладка:
Вполне удовлетворенный ответом В. Кудашева, я 8 апреля 1931 года отослал рукопись повести в Москву. Она была со всем тщанием переписана от руки на чистой, разлинованной мною бумаге, раздобытой с большим трудом, и переплетена в самодельной обложке из желтого картона. Она и сейчас хранится в моем архиве. С такой рукописью ни одно современное издательство не пустило бы меня и на порог…
Как ни странно, но еще в летний период моя рукопись побывала в руках многих писателей, принимавших активное участие в работе кооперативного издательства. И уже в сентябре я получил из Москвы телеграмму. «Наследство принято гонорар сто пятьдесят необходима легкая редакторская правка согласие срочно сообщайте задерживаем книгу сдачу производство». Легко догадаться, что свое согласие на издание повести я дал немедленно. А 25 октября 1931 года получил из издательства письмо: «Корректуру Вы получите через две недели, точный же срок выхода в свет книги пока определить нельзя. Но в этом году она все-таки выйдет». И я окончательно убедился, что не ошибся в выборе издательства, судя по всему, вся его работа шла именно под знаком высокого писательского товарищества.
Я не случайно так подробно рассказываю о том, как отнеслись в МТП к первой рукописи совершенно неизвестного начинающего писателя, живущего где-то в деревенской глуши. Мне кажется, далеко не каждое современное издательство может похвастаться таким отношением к молодым людям, пробующим свои силы на литературном поприще, и такой поразительной оперативностью в работе.
Все шло как нельзя лучше: рукопись повести была легко отредактирована (к сожалению, очень уж легко!), набрана и сверстана. Но тут случились обстоятельства, не зависящие от издательства: пришлось искать нового редактора. А пока его искали — типография рассыпала набор. И все началось сначала…
II
Весной 1932 года я приехал в Москву с намерением поступить в Сельскохозяйственную академию имени Тимирязева и вскоре наведался в издательство, которое находилось в бывшем Ветошном переулке. Новым моим редактором был назначен писатель П. Парфенов, активный участник борьбы с контрреволюцией в Сибири и на Дальнем Востоке. Он заново просмотрел рукопись и тоже ограничился небольшими поправками. Но людям, знакомым с издательским делом, известно, что не все зависит от редактора, еще выше него есть люди с указующим перстом. Один суровый блюститель на литературной ниве неожиданно потребовал исключить из повести самые острые сцены, а также обескровить главного героя, человека корявого, еще мечущегося в жизни.
Скрепя сердце я вынужден был внести поправки, от которых моя повесть изрядно пострадала. В эти-то невеселые дни я повстречался с Алексеем Силычем Новиковым-Прибоем…
Однажды в издательстве мне посоветовали, заодно с вынужденными поправками, написать сцену крестьянского схода, в которой показать яростное столкновение противоборствующих сил в деревне. Этот совет я принял охотно: действительно, такая сцена была бы нелишней в повести. Мне дали бумаги и казенное перо. Часа через два я вручил заведующей редакцией пять исписанных страниц и вновь занялся своей рукописью.
Войдя в редакцию спокойным, размеренным шагом, Алексей Силыч поздоровался с работниками издательства, которые дружно поднялись со своих мест, и остановился у стола заведующей редакцией. Кивнув в мою сторону, негромко спросил:
— Кто?
Услышав, что сидевший за столом в углу длинноволосый парень, успевший до черноты загореть на весеннем солнце, с засученными рукавами сатиновой рубахи домашнего покроя, и есть начинающий писатель-сибиряк, Алексей Силыч тут же направился ко мне и заговорил с тем оживлением, какое показалось мне несвойственным человеку неспешной походки и осанистой фигуры.
— Ну, давайте знакомиться… — Он назвал себя, крепко пожал мою руку и даже ненадолго задержал в своей, вглядываясь тем временем в мое лицо. — Совсем мальчишка! Сколько вам? А мне показалось, даже меньше двадцати. Впрочем, я догадывался, что наш сибирячок совсем молод. По рукописи видно. Да, начали вы рано и времени у вас в запасе еще много. Что, небось измучили вас тут строгие товарищи? Ничего, привыкайте. У писателей путь нелегкий, ухабистый. У вас все еще будет впереди — и разные преграды, и неудачи. Без этого не проживете. Только никогда не вешайте головы!
Я оказался выше Алексея Силыча ростом, что было — подумалось мне — какой-то противоестественной несуразностью. Вначале это серьезно смутило меня, но вскоре, вслушиваясь в рассуждения Алексея Силыча о литературном труде, о литературе, я почувствовал, что с каждой минутой вроде бы убываю в росте, а он, коренастый усач, поднимается надо мною все выше и выше — во всей своей богатырской силище и красоте. Я хорошо знал книги Алексея Силыча, вышедшие к тому времени («Цусима» еще не появлялась в печати), и, как все читатели, считал его одним из больших писателей Советской страны. Да и внешне он, моряк, всегда виделся мне человеком саженного роста. Так что мое давнишнее представление об Алексее Силыче при первой встрече легко взяло верх над реальностью.
— Чем занимаетесь в деревне? — вдруг спросил Алексей Силыч.
— Учительствовал.
— Ну, я так и знал! — воскликнул Алексей Силыч. — Да и кто еще в деревне мог написать такую повесть? Грамотных людей там пока мало. Скажу прямо — вы хорошо знаете деревню, знаете мужиков, народный язык…
Он начал подробно говорить об отдельных эпизодах повести, о разных героях, изображенных в ней, о диалоге, о пейзаже.
— У нас тут, в издательстве, многие читали вашу повесть, — пояснил Алексей Силыч и назвал имена нескольких писателей. — И читали с большим интересом: книг-то о современной деревне еще очень мало. Жаль только, что задержалось издание повести. Очень жаль. Ведь она могла появиться раньше некоторых других книг о коллективизации, а это очень важно в писательском деле. Со временем узнаете! Теперь же волей-неволей, а придется делать в ней кое-какие поправки, а то еще обвинят в плагиате.
— Все уже сделано, Алексей Силыч.
— Знаете, — выслушав меня, продолжал Алексей Силыч, — у нас тут недавно опять разговор был о вашей повести. Раз уж издание задержалось, надо бы вставить одну сценку — описать сельский сход.
— А вот она, Алексей Силыч, — сказала заведующая редакцией, поднимаясь и протягивая ему мои листы.
— Ну-ка, ну-ка…
Он сел за стол заведующей редакцией и, слегка нахмурясь, сосредоточась, стал читать.
Для меня потянулись томительные минуты. Несколько раз я быстро, с опаской взглядывал на Алексея Силыча, стараясь понять, какое впечатление производит на него описанная мною сельская сходка. Мне казалось, он читает почему-то
