В лагере Нел не было. Альмод быстрым шагом добрался до трактира, взлетел по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Распахнул дверь комнаты.

Нел сидела на полу у окна и возилась с иглой. Кажется, подрубала полотенце. Скрипнули петли, и девушка подняла голову.

— Что-то случилось?

— Ничего, — выдохнул Альмод, закрывая дверь. — Ничего не случилось.

Хвала Творцу.

— Узнала что-нибудь?

— Да, — задумчиво произнесла Нел, откладывая рукоделие. — Но не уверена, что это нам поможет. Харальд Хромой время от времени заказывал у покойного кузнеца партии стрел. Говорят, он любит пострелять лебедей. Зверя-то с его ногой особо не выследишь…

Альмод замер. Нет здесь благородных, значит… Если придираться к словам — нет, Харальд титул не унаследовал. Разве что сейчас, после жены получит. А унаследовал ли привычки?

— Не помню, чтобы Харальд устраивал охоты, — медленно проговорил он.

Охота для благородного — это не просто искать зверя в лесу. Это ритуал, часть светской жизни, того колеса, что должно непременно крутиться, иначе ни сыну выгодную партию не подберешь, расширив его будущие владения, ни дочь не сосватаешь, обменяв ее приданое на новых союзников. Это гости, слуги, собаки, пиры — такое бы Альмод не пропустил.

— Не знаю, такого мне не сказали, — ответила Нел. — Но я порасспрашивала того, кто приходил к кузнецу за заказами. Когда Харальд объезжает участки, иногда не отказывает себе в развлечении. А его сын берет косулю одним выстрелом.

Она встревоженно посмотрела в лицо Альмода.

— Но он ведь из благородных, насколько я слышала? Разве это для него не естественно? Разве не все они любят забавляться охотой? Люди нашего лорда, проезжая через деревню, порой хвастались друг перед другом меткостью. Кто по воронам стрелял, кто по кошкам.

— Косулю, значит, одним выстрелом берет…

А тетива-то была из провощенного шелка. Для Альмода — обычная. А для простолюдина без особого богатства? Пенька, лен, жилы. Лук бросить не жалко — дерева в лесу полно. Но такую тетиву простолюдин бы не бросил.

Сам Харальд с его ногой и мощным сложением едва ли бы смог ловко скакать по деревьям. А пятнадцатилетний парень, который вымахал, но не успел раздаться и заматереть?

Выходило, Альмод зря считал, что дело в его расспросах о пожаре и чистильщиках. Как зря полагался на то, что он единственный целитель в округе. Харальд все же решил свести счеты с упрямцем. Исподтишка, чтобы не создать вокруг жертвы ореол мученика. Потом в поисках убийцы можно будет еще кого-нибудь непокорного прижать.

Но неужели Альмод настолько досадил Харальду, чтобы и трактирщиком ради него пожертвовать? Или с тем тоже что-то не поделили? Долю с заработка, например. Или купленные по дешевке самородки. Мог Рауд захотеть купить вечное расположение местного владетеля, который вскоре станет полноправным, притравив постояльца? Мог, конечно. А мог и поддаться угрозам, семейного человека всегда есть чем — кем — припугнуть. Но зачем потом вешать? Что попытка не удалась, стало ясно намного позже того, как трактирщика сунули в петлю. Хотя что тут особо думать, зачем Харальду живой свидетель.

А еще можно на всякий случай пустить слушок, что все беды от целителя? У самого не получилось прибить живучего гада, так возмущенные горожане помогут!

И, выходит, пожар и чистильщики здесь вовсе ни при чем? Просто совпадение?

Он заметался по комнате. Нет, нельзя так. Нужно успокоиться, чтобы сохранить способность связно мыслить. Хоть не забирай у Нел рукоделие, чтобы руки занять. Очень хотелось кого-нибудь придушить.

— Что случилось? — встревоженно спросила Нел.

— Кажется, понял. Погоди, додумаю — расскажу.

Если между пожаром, чистильщиками и попыткой убить самого Альмода нет никакой связи, зачем убивать того, кто мог бы рассказать о состоянии дома после пожара? Даже не «того», а «тех», не сам же тот задушенный дифтерийный больной одеяло грыз?

К слову, надо будет проверить, уехала ли Рагна.

— Долго пришлось подмастерье искать? — спросил Альмод.

Хотя чего он спрашивает. Сам же извелся, что долго.

Мог ли Харальд убить тех, кто разбирал дом, и упустить человека, способного рассказать про наконечники?

— Долго, — кивнула Нел. — Кузница закрыта, кузнец во время пожара сунулся в чей-то дом — сейчас уже никто не знает зачем— да и сгинул. А парень этот у него недолго проработал. Здоровый лоб вымахал, а дурачок, подай-принеси, больше ни на что не годен. Его по имени-то никто не звал, только «эй, ты!» — Она помолчала. — Отец его расстроен очень, не знает уже, куда пристроить, чтобы было кому на старости лет сына кормить.

Потому, значит, и упустил. Дурачок. Воистину, Творец хранит блаженных. Да и не сам Харальд заказы делал, наверняка.

— А он ничего не перепутал? — спросил Альмод. — Подмастерье?

Нел покачала головой.

— Я потом еще поспрашивала. Плотника. Харальд у него время от времени заказывает березовые чурбаки. Ярд длиной, чтобы без сучков, свилей там всяких. И обязательно чтобы спилено было по осени. Зачем — мастер не спрашивает.

— А тебе откуда знать, какое дерево на стрелы берут? — не удержался от любопытства Альмод.

Чистильщиков этому точно не учат, и одаренных в университете, а деревенской девчонке и вовсе незачем.

— Я и не знаю, — пожала плечами Нел. — Просто подумала, что даже если дурачок перепутал посланца Харальда с чьим-то еще, то этот «кто-то» вряд ли сам бегает по лесу за древками. И пошла к плотнику. Он меня хотел прогнать, работы много, не до болтовни…

Альмод усмехнулся. Значит, тут мастер не врет, под контролем разума не врут.

Харальд все-таки.

Но что ему сделали чистильщики?

— Зачем человеку в здравом уме травить гостей и поджигать собственный дом? — Нел словно читала его мысли.

— Например, чтобы избавиться от опостылевшей жены, не переполошив ее родню, — задумчиво произнес Альмод.

— Отравить проще.

— Он держал ребенка, который пробовал всю его еду. И, наверняка, еду жены.

— А гостей?

— А гостям можно подать на ночь в покои вино с пряностями…

Или что-то подобное.

Но зачем?

Не так много страстей по-настоящему движут людьми. Гнев. Алчность. Властолюбие — которое обычно сводится или к той же алчности, или к тщеславию. Похоть.

Ну и, еще, страх, само собой.