тогда бы превратилось совсем в другую организацию. Она по-прежнему состояла бы из милых ботаников, только ещё и из очень храбрых, потому что я глубоко убеждён, что все лучшие вещи на земле были созданы храбрыми ботаниками. (У меня в кабинете висит фотография Сольвеевского конгресса физиков. Если меня спросят: «Кто твои настоящие герои?» — я скажу: вот эти храбрые ботаники, которые совершили революцию и обеспечили прогресс всего человечества. Они так меня вдохновляют, что я каждому из своих детей повесил в комнату их фотографию.)

Но ботаники из партии «Яблоко» были немного трусоваты. Они боялись экспериментировать. Мир менялся, а они стояли на месте. Когда-то у «Яблока» была фракция в Государственной думе, и в партии не представляли, что может быть по-другому. Потом они перестали проходить пятипроцентный барьер и начали жаловаться на произвол и фальсификации. Результаты выборов и правда уже тогда вовсю фабриковались, но всё-таки и само «Яблоко» не делало ничего, чтобы бороться за голоса избирателей. Они возмущались, что у них украли победу и на самом деле они набрали намного больше, но это было не так. Постепенно они окончательно смирились с мыслью, что им никогда не победить. Они поверили, что они маленькие, а перед ними — огромная враждебная Россия, где ботаников недолюбливают. Они стали побаиваться собственных избирателей, а страх этот маскировали подчёркнутой элитарностью, в первую очередь интеллектуальной. Конечно, это никому не нравилось, и они теряли последнюю поддержку.

Это абсолютно не сочеталось с моими представлениями о том, как нужно вести политическую деятельность. Я считал, что общий язык нужно находить со всеми. Я чувствую себя комфортно и со своими бывшими одноклассниками (почти все — военные или полицейские), и с хулиганами и наркоманами всех мастей в спецприёмнике. Что далеко ходить: сейчас я в тюрьме, а один такой бедолага сидит на соседних нарах. Рассказывает, как сломал себе жизнь и что его ВИЧ-препараты очень дорогие и не работают. И мы с ним обсуждаем вопросы метадоновой терапии.

Я уверен, что люди в России хорошие, а руководство в России ужасное. Поэтому, когда я понял, что «Яблоко» намеренно отталкивает от себя сторонников, мне разонравилось быть политическим меньшинством. Я не сомневался, что как минимум тридцать процентов населения страны разделяет демократические взгляды, а значит, у нас есть все шансы со временем стать политическим большинством.

Из партии «Яблоко» меня в итоге исключили. Предлогом стал мой «национализм».

Слово «национализм» вообще звучит устрашающе. Для всех иностранных журналистов это любимая тема, потому что стоит только его произнести, как воображение большинства западных зрителей рисует каких-то агрессивных скинхедов. Но никакими скинхедами эти люди в большинстве своём не были. Сами они называли себя «европейскими националистами»; их, точно так же как и либералов, выдавили из политической системы страны, лишили всякого представительства в парламенте, да и шанса его получить, не допуская к выборам. А я был уверен, что для борьбы с Путиным нужна широкая коалиция.

В то время они раз в год проводили в Москве митинги, которые назывались «Русскими маршами». Эти акции, как правило, разрешали проводить только на окраине города, и даже там на них собиралось несколько тысяч человек. Их нещадно разгоняла полиция, и вообще, первые массовые задержания происходили именно там, а не на акциях либералов или демократов, как можно было бы предположить. И я решил, что раз я со своими демократическими ценностями поддерживаю принцип свободы собраний, то надо проявить последовательность. Я начал им помогать организовывать эти митинги и из солидарности несколько раз сходил на них сам, поэтому теперь в интернете можно найти фотографии меня на фоне чёрно-бело-жёлтого флага, которыми часто украшают мои интервью с вопросом: «Националист ли вы?»

Само собой, на «Русских маршах» присутствовали и малоприятные, и вовсе отталкивающие личности, но восемьдесят процентов участников были обычными людьми с консервативными, иногда немного экзотическими и порой узкими взглядами. Тем не менее они были совершенно нормальными. Однако человеческая психика устроена так, что, видя группу обычных людей, ты концентрируешься на самых радикальных из них, потому что они самые интересные. И медиа отлично улавливают эту человеческую особенность, поэтому после каждого «Русского марша» обязательно появлялась пара фотографий с фашистами или просто хулиганами, которые мне очень любят показывать журналисты, спрашивая с хитренькой улыбкой, не против ли я был участвовать с ними в одних акциях.

Я объяснял это так много раз, что, мне кажется, можно разбудить меня посреди ночи, и я с ходу выдам ответ, но раз люди продолжают спрашивать — значит, я должен продолжать разъяснять.

Суть моей политической стратегии в том, что я не боюсь людей и открыт к диалогу с каждым. Я могу разговаривать с правыми, и они готовы меня выслушать. Могу разговаривать с левыми, и они тоже готовы меня выслушать. Я могу разговаривать с демократами, потому что я сам один из них. Настоящий политический лидер не может просто взять и отказаться от огромной части своих сограждан, потому что лично ему не симпатичны их взгляды. Поэтому нужно сначала добиться, чтобы любой человек — и правый, и левый — мог на равных условиях участвовать в выборах и чтобы эти выборы были честными, а потом уже конкурировать между собой.

В нормальной развитой политической системе я бы вряд ли оказался в одной партии с националистами. Но при этом попытки дискредитировать националистическое движение я считаю глупыми и бесперспективными. Без сомнения, людей, которые устраивают погромы, нужно привлекать к ответственности, но остальным нужно дать возможность действовать легально и высказывать свое мнение, даже если оно вам не нравится. Эти люди уже существуют, как и их сторонники, и никуда не денутся, даже если вы будете их игнорировать. Их ослабление в конечном счёте приведёт только к усилению Путина. Что в итоге и произошло. Пока мы были заняты мелкими разборками и решали, кого к какому лагерю приписать и с кем нам корректно находиться на одной фотографии, мы оказались в стране, где людей сажают в тюрьмы ни за что или даже убивают.

В авторитарной стране политика устроена очень примитивно: либо ты за власть, либо против. Это единственный критерий системы «свой — чужой», который доступен российскому обществу, — все прочие политические координаты начисто сбиты. Я постоянно сталкиваюсь с непониманием западной аудитории в ответ на мои рассуждения о российских партиях. Они привыкли иметь дело с очень чётким политическим спектром: правые, левые, социал-демократы, либералы. Но к России это всё не относится. Наши коммунисты — это не «левые» в классическом понимании, они не поддерживают меньшинства и не особо агитируют за повышение минимальной зарплаты. Российские коммунисты гораздо консервативнее даже американских