Александрийский, некоторое время в конце XVI в. управлявший на правах наместника Константинопольским патриархатом и потому имевший возможность наблюдать состояние греческой иерархии, говаривал: «Те, которые должны быть руководителями прочих, сами совершенно слепотствуют. Стал у них свет тьмой, церковь сделалась торжищем. Иерейские и архиерейские чины считают не призванием к евангельскому учительству, а путем к корыстной наживе. Пастыри Израилевы торгуют человеческими душами в угоду своим страстям. Надлежало бы, чтобы сам Христос явился и трехплетным вервием опять изгнал из церкви этих торгашей божественной святыни. Вот ты, иерей и архиерей, и между тем погружен в денежные счеты, ищешь прибыли, перебираешь мелкие деньги, устанавливаешь сборы, отовсюду стягиваешь в свою мошну (?), чтобы всячески наполнить ее». «О треклятые порождения Искариота, не продается ли вами Христос?!»[57]. Так говорит Мелетий о конце XVI в., но, без сомнения, его слова справедливы не только в отношении к этому веку.

Константинопольские патриархи, как хорошо это известно, переводили архиереев с места на место в видах своекорыстных, но это еще не крайняя степень патриаршей финансовой изобретательности. По наблюдениям одного путешественника начала XVII в.[58], те же патриархи лишали без всякого колебания кафедр тех или других митрополитов, как скоро являлись кандидаты, предлагавшие патриарху за то или другое архиерейское место бо́льшую сумму денег. Случалось, те же патриархи поступали еще бесцеремоннее с подчиненными им архиереями: они безо всякой причины, под каким-нибудь самым незначительным предлогом, лишали того или другого архиерея принадлежащего ему сана — и архиерей, для того чтобы восстановить себя в прежнем достоинстве, должен был ехать в Константинополь и выхлопатывать себе восстановительную грамоту. Разумеется, грамота эта давалась не даром[59]. Вот образцы небезгрешных доходов Константинопольских патриархов старого времени!

В некоторого рода оправдание Константинопольских патриархов можно указать, пожалуй, на то, что расходы честолюбивых кандидатов, домогавшихся столичной кафедры, иногда достигали необычайно большой суммы денег. Преосв. Порфирий (Успенский) при одном случае говорит о некоем греческом архиепископе: «Что если он не пожалеет миллиона пиастров и отсыплет их матери султана (валиде) и ее любовнику, то сделается патриархом» (Сырку П. А. Описание бумаг епископа Порфирия. С. 35). Значит, встречались и такие факты, когда искатели патриаршества готовы были тратить громадную сумму для достижения цели.

Но главным объектом поборов служил, как всегда и везде, простой народ — паства.

Московский митрополит Филарет, прекрасно ознакомленный с состоянием христианского Востока, при пособии самых надежных документов, с грустью писал: «При общем ныне упадке уважения к духовным владыкам в Турции надлежит опасаться, что паства отказалась бы от какой бы то ни было платы своему высшему духовенству, если бы определение количества этой платы предоставлено было произволу мирян»[60]. Из этих слов видно, что не добрая воля, а жезл правления заставляет восточных христиан приносить свои, часто непосильные, дары иерархам.

Да, не добрая воля народа заставляла его нести очень значительные материальные жертвы для преизбыточествующего пропитания пастыреначальников, а принуждения и притеснения, часто даже жестокости, какими прежде сопровождалось взимание податей и пошлин архиереями с народа. По резкому выражению Гервинуса, они, «как пиявки, сосали свое стадо, с величайшим совершенством организовав систему поборов»[61]. Это очень печальная и скорбная страница истории. Приведем из нее лишь несколько черт для ознакомления с действительными порядками, характеризовавшими отношения пастыреначальников к пасомым в Турции. В не очень отдаленные от нас времена ежегодную обычную денежную подать архиереи собирали обыкновенно не за год, а за три года вперед. Сбор ими производился в сопровождении пышной свиты человек в 30 и отряда жандармов тоже человек в 30. Нашествие этих гостей в полном смысле бывало нашествием шайки хищников или стаи саранчи, истребляющей все, что только попадалось на пути. Поселяне трепетали этого хищнического нашествия своего духовного пастыря и непременно разбежались бы, если бы было возможно. У несостоятельных плательщиков епископ отбирал, рабочий скот и вообще все, что только имело цену. Если у кого ничего не было, того бросали в тюрьмы, которые нарочно устраивались, как, например, в Болгарии, на речных берегах, куда искусственным образом была проведена вода из протекающей реки. Вода эта впускалась в тюрьмы, где томились злосчастные узники, и таким образом в мрачной, холодной и мокрой конуре морили их по три дня голодом и вымогали деньги. От такой пытки, случалось, одни из них умирали, другие же выходили отсюда со смертельными болезнями[62].

Архиереи, как известно, сами были членами провинциального правления, так называемого меджлиса. Это вело к тому, что они оставались в товарищеских отношениях к турецким губернаторам — и пользуясь услужливостью этих последних, не стеснялись брать много лишнего со вверенных их попечению христиан. От этого происходило то, что какое-нибудь селение, небогатое и немноголюдное, платило ежегодно в кассу архиерея более податей, чем в государственное казначейство. Так, при одной административной ревизии открылось, что какое-то местечко в Нижней Македонии выплачивало своему архиерею в год 3000 пиастров, а правительству не более 2000 пиастров. И такая непропорциональность в податях встречалась во многих местах Европейской Турции (Румелии)[63]. Вообще христиане в вопросах о податях не могли рассчитывать на сострадание и милосердие греческих архиереев. Пастыреначальники эти так ревностно блюли свои финансовые интересы, что жертвовали им интересами религии, поскольку эти интересы касались их пасомых. Представим примеры. В одной болгарской епархии поселяне построили церковь, но она в течение нескольких лет оставалась неосвященной, потому что за право поставить в ней престол поселяне предлагали местному архиерею менее червонцев, нежели сколько он желал получить[64]. Вообще на денежные притеснения митрополитов и епископов раздавались многочисленные и громкие жалобы[65]. Если пасомые не имели средств удовлетворить чрезмерное корыстолюбие своих духовных владык, то приходили епископские клевреты, изрекали над селом анафему, запечатывали церковь и забирали из домов все, что можно было вынести. О протесте нечего было и помышлять. В указанном случае дети крестьянина росли некрещеными, а когда он и сам умирал, то был предаваем земле без священника и молитвы[66]. —Турецкие подданные греческого исповедания, ввиду сейчас указанных и других подобных фактов, в 1851 г., в своем официальном прошении на имя Оттоманской Порты потребовали себе защиты от притеснений пастыреначальников; они требовали очень немного (на многое-то они, очевидно, не осмеливались рассчитывать), именно, чтобы «епископы не позволяли себе запускать своих пальцев в кошелек христианина всякий раз, как им этого хочется, и не брать отсюда столько, сколько им заблагорассудится»[67]. При таких порядках архиереи настолько раздражали вверяемую их руководству паству, что последняя иногда совсем не принимала к себе архиереев, позволяя им управлять