– Да невозможно. Откуда здесь змеи? – тоном знатока возразил паренек. – А если бы и приползла, давно ее отыскали бы.

– Да, и в самом деле загадка.

– Владыка Арголана просил еще передать: состояние настолько тяжелое, что нет никакой уверенности в выздоровлении задержанного.

Паренек умолк, затем добавил вполголоса:

– Я там был. Ну просто не описать, какие мучения. Он просто воет от боли. Такой яд… Я знаю, ему не посочувствуешь после всего, что он сделал, но такая страшная смерть… жуткая.

Дунтель вручил ему золотую монету.

– За прекрасную новость.

Посланца будто ударило молнией. Он тут же поклонился в пояс и залепетал:

– Добрый господин, огромное спасибо! Очень, очень! Целая золотая монета!

Когда он вышел, Кестель и Дунтель долго молчали.

– Он не выживет? – наконец спросил Кестель.

– К сожалению, нет.

– И долго это продлится?

– Некоторое время, – ответил Дунтель и встал. – К сожалению, я должен идти и сделать то, ради чего пришел сюда.

– Мне казалось, вы уже сделали все.

– Я еще должен простить его от имени себя и моих родных.

– В таком состоянии он может не оценить должным образом вашего побуждения, – заметил Кестель.

Дунтель набросил на плечи белый плащ и направился к выходу.

– Я полагаю, что вы очень ошибаетесь. Я практически уверен в том, что именно сейчас господин Буртай как никогда жаждет прощения – и охотно попросит о нем… Знаете, а Лабиринты вас любят. Вам не требуется проводник, чтобы ходить по ним. Собственно, вам он никогда не был нужен.

С тем Дунтель вышел. Кестель не сразу понял, что это было прощание. И тогда он вдруг осознал, что же было причиной странного ощущения.

Оно исходило от шимскара на груди.

Когда Кестель зашел в апартаменты, шимскар разогрелся.

И если уж он сумел разогреться, несмотря на подземелье и исключительную устойчивость Кестеля к магии, наверное, другому человеку шимскар прожег бы дыру в груди.

Кестель с тревогой посмотрел на двери, за которыми скрылся Дунтель.

Дверь открыл тот самый стражник-блондин. Дунтель молча направился к камере Буртая. Ей можно было бы отыскать, даже если бы зашел сюда впервые. Вопли и вой несчастного разносились по всему зданию.

Кричал не только он. Другие узники яростно бросались на решетки, били стальными кружками в стены, орали о том, чтобы Буртая поскорее заткнули. Дунтелю понравилось их отчаяние, их ужас.

– Трудно выдержать, – прикрыв усталое лицо рукой, признался блондин. – Он просит его кончить, но приказов-то не было. А медик сказал, что ничего сделать не сможет. Мол, рано или поздно умрет, и все.

– Пожалуйста, останьтесь здесь, – кивнув, попросил Дунтель.

– Да я вам открою.

– Зачем же? Я не собираюсь входить, – посмотрю через решетку.

Блондин пожал плечами – мол, как знаете, – но, похоже, обрадовался.

Дунтель шел по коридору, не глядя на ошалевшие, перекошенные лица за решетками камер, указующие пальцы, мольбы и требования того, чтобы он, Дунтель, утихомирил воющего сукина сына раз и навсегда.

Дунтель не спешил.

Буртай лежал на полу своей просторной камеры. Изо рта текла пена. Из бесчисленных ран на лице, руках, даже веках сочились кровь и гной.

– Умоляю… убейте, – прохрипел он.

– Узнаешь меня?

– …Ох… это вы… умоляю, простите. Пожалуйста, простите меня… Ох…

Он выгнулся в очередном пароксизме боли.

– Так ты хочешь, чтобы я тебя простил?

– Да! Простите… и убейте…

– И что я должен простить тебе? – спросил Дунтель.

Буртай попытался встать, не смог и пополз к решетке.

– То, что я сделал с людьми из того дома, всей семьей…

– Что мне до людей? Пусть их родня квитается с тобой.

Буртай посмотрел на Дунтеля и на минуту перестал стонать.

– …Чего ты хочешь от меня? – всхлипнув, пробормотал он.

– Посмотри на меня! – приказал Дунтель.

И Буртай посмотрел в его лицо, в глаза, холодные, как гнездо змей – белых королевских змей, которых Буртай выслеживал и находил, заливал горящей смолой. Когда обваренные змеи выбирались наружу, чтобы уползти, Буртай ловил их и с полуживых обдирал шкуру.

Теперь он бился в конвульсиях, старался всадить пальцы между камнями пола, и те на глазах краснели от крови.

– Умоляю, прости! – выдохнул Буртай.

– Смотри на меня!

В глазах Дунтеля отразились воспоминания Буртая: предсмертная дрожь змей с оторванными головами, его смех, потому что змеиная шкура была белей молока и мягкая, будто кожа младенца. А иногда Буртай находил в гнездах совсем юных змеенышей, еще не имеющих яда. Они могли только шипеть. Их шипение теперь слышал извивающийся на полу Буртай.

– Прости меня, умоляю, пожалуйста, прости!

– Я хотел бы тебя простить, – сказал Дунтель, – хоть и нельзя простить того, что все вы сделали. Вы же клялись защищать – и преступили клятву.

Он отвернулся. Буртай полз по клетке, как ползали по скалам королевские змеи.

– Умоляю…

– Уже скоро, – сообщил Дунтель. – Ты и так подыхаешь.

Буртай вытянул руку, чтобы коснуться решетки, но не смог. Рука бессильно упала. Буртай вздрогнул – и замер.

Повисла тишина – будто ударил по ушам молот.

Когда Дунтель возвращался, тюрьма казалась вымершей, с застывшими манекенами в камерах.