Шрифт:
Закладка:
– Госпожа, они долго искали вас – а теперь вы перед ними будто выставленная приманка. Нам следует немедленно идти во дворец, – сказал Мильксоан.
Кестелю показалось, что воин очень зол.
– Хорошо, – согласилась Виана, – Кестель, мы справимся без тебя. Можешь возвращаться к себе.
– Я пойду с вами, – сказал он.
– Это излишне. На улице, при свидетелях, со мной ничто не посмеют сделать. Я очень хорошо знаю, как действуют такие колдуньи. Они прячутся в тени, не позволяют себя никому обнаружить. Иди к себе. Встретимся завтра в Театре.
Виана умолкла, затем нерешительно спросила:
– Так ты доделаешь начатое?
– Да, – заверил Кестель.
Виана обняла его с неожиданной теплотой, крепко – будто извинялась. Он неуклюже обнял ее, прижал к себе.
Хунг пошли к дворцу. Если кто-нибудь и заслуживал ночлега в нем, так это Виана ДаХан – Второй генерал хунг.
Письмоводительница отложила гусиное перо, задумалась, глядя перед собой. Затем ее взгляд упал на лежащий рядом на столе, завернутый в тряпье продолговатый предмет, оставленный Вианой ДаХан.
Письмоводительница сглотнула, осторожно развернула тряпки, – и тут же отдернула руку. Лорд Арголана питал слабость к драме и временами соглашался на такое. Ничто так не подстегивает интерес к Арене, как неожиданное окончание зрелищного поединка. Весть об этом разнесется не только по обеим Арголанам, но и далеко за их пределами, притянет к Арене новых зрителей, обожающих кровавые, щиплющие нервы представления.
Кого-то из стражников выгонят, но перед тем он получит условленное вознаграждение. Письмоводительница, как обычно, будет ни при чем, ни в чем лично не заинтересованная, вне подозрений.
Алия Лов умрет в муках. Виану ДаХан повесят.
А она, Письмоводительница, будет молча глядеть на это, и впишет в книгу имена умерших, и не ошибется разделом, и все слова напишет без ошибок. В аккуратности и тщательности записей – смысл ее жизни.
Вечером Кестель пошел в апартаменты, которые снимали хунг. Их там было шестеро плюс карлик.
Хунг, большей частью старцы, были не слишком охочими до разговоров, но Кестель в конце концов выудил из них то, что Виана без помех добралась до дворца, а там получила комнату и охрану магов владыки.
Известие о том принес Парс, но он уже вернулся во дворец и остался там еще с парой хунг как личная охрана Вианы. На большее число воинов не согласились придворные. С ними остался еще и виденный Кестелем карлик, потому что его придворные не посчитали воином.
Кестель припомнил суровый вид того карлика и решил, что придворные крупно ошиблись. Уж кого, а того карлу Кестель на их месте уж точно бы остерегся.
Ночью в отельном номере Кестель вынул из мешка медальон. Серебро его было гладким, холодным и не грелось от руки. Теплело оно лишь в присутствии демонов.
Когда-то медальон был просто портретом Кладии в серебряной оправе. Кладия подарила его, потому что любила Кестеля. Когда за ней захлопнулись врата башни, когда охранником стал дракон, а люди приходили под ту башню умирать, медальон умылся кровью – и переменился, набрал силу.
Кестель открыл медальон. С портрета глядела Кладия.
Сила не ахти какая – но, если бы Кладия умерла, серебро сделалось бы сталью, сталь бы разъела ржа, а мощь шимскара возросла бы многократно – вместе с его стоимостью. Многие колдуны не пожалели бы за него мешок серебра.
Однако Кестель никогда не задумывался о его ценности. Глядящее из серебряной оправы лицо было выразительным, ярким и живым.
Кладия еще жива. Остальное не важно.
В сущности, Кестель не любил медальон, давно превратившийся в символ разлуки, – но все равно повесил его на шею.
Утром Кестель пришел в апартаменты Дунтеля – просторные, пышно обставленные, повсюду золото, фарфор, серебро.
Дунтель указал на кресло.
– Как ваши дела?
– Виана ДаХан, с которой будет сражаться Алия, ночевала в замке владыки Арголана. Поединок – вечером.
– Замечательно, – произнес Дунтель без тени интереса.
– Э-э-э… а господин Буртай?
– Я ожидаю известий из Театра.
Дунтель указал Кестелю на фарфоровый кофейник, испускающий ароматный пар и окруженный кольцом чашечек. Кестелю показалось: что-то здесь не то, не так и неестественно. Но Дунтель вроде выглядит и ведет себя как обычно. Так в чем же дело? Кестель терялся в догадках.
Дунтель налил кофе, подал чашечку гостю.
– Копи лувак. В «Морстхоке» другого не подают.
– А вы помните ту загадку в Лабиринтах? Ту девушку с гор?
Дунтель вдруг оживился.
– Да. Что с ней?
– Туут, хозяин каравана ловчих, недавно привез ее в город. Она была в его фургонах.
– Была? А теперь нет?
– Я выкупил ее, – сказал Кестель. – Сдержал слово.
Дунтель тряхнул головой.
– Она сказала «серебром, кровью». Вы исполнили часть обязательства, но не ожидайте того, что это уже финал. Вы еще встретитесь с ней.
Кестель не был так уверен.
– Но она ведь сама не имела понятия о том, как я должен выкупать ее. Ее слова были, скорее всего, предположением наугад… пальцем в небо.
– В Лабиринтах не бывает пальцем в небо. Скажу вам: вы еще встретитесь. И заплатите еще и кровью.
Дунтель умолк, отпил кофе – и в его глазах появился странный блеск.
– К сожалению, я в этом уверен. И вряд ли я могу передать вам то, насколько меня это печалит.
– Ну, меня оно тоже должно, по идее, печалить…
– И когда придет время платить, пожалуйста, вспомните о том, что, как я уже говорил, я очень сожалею.
В дверь постучали. Кестель по-прежнему не мог отогнать ощущение чего-то странного и даже злого.
Дунтель пригласил войти, и на пороге объявился паренек в одежде со знаками Театра, запыхавшийся от бега. Дунтель развел руками – мол, долгожданное, наконец-то, явилось.
– Казнь задерживается, – выдохнул посланец. – Господин Дунтель, владыка приказал передать вам, что задержанный в плохом состоянии и может умереть в любой момент. Задержанного покусала змея.
– Змея, – повторил Кестель.
Паренек не сдержал своего крайнего изумления – наверное, оно мучило его всю дорогу до апартаментов.
– Ну и я говорю: откуда здесь змеи? – воскликнул он. – Тут никогда не было змей – только крысы.
– У господина Буртая богатое прошлое, – заметил Дунтель. – Если он когда-то охотился на змей, не исключено, что какая-нибудь змея приползла сюда за ним.
