– Да какие это дела? – улыбается Верочка. – Я же не наклонялась и почти не стояла.

– А я схожу за Васильком и Михасем, – вызывается Тимур. – Я мигом!

Серый с Вадиком помогают накрыть на стол, режут восхитительный пирог, мама раскладывает по тарелкам ужин, Олеся делает салат. Они рассаживаются, мама призывает всех помолиться, пока Тимур ходит. Соглашается только Прапор, но ее это не расстраивает. Они бормочут, мама крестится. Серый, подперев голову рукой, с тоской наблюдает. Вадик сидит напротив, и в его глазах отражается точно такая же тоска. Наступает тишина. Тимура, Михася и Василька всё нет.

– Что-то они долго, – наконец, озвучивает общую мысль Олеся.

Через десять секунд хлопает дверь, и в столовую влетает запыхавшийся, раскрасневшийся от бега Тимур. Он приваливается к косяку и хватает воздух ртом, выталкивая слова:

– Нет… их… Нигде…

– Что? – переспрашивает Прапор.

– Что значит нет нигде? – бледнеет Верочка.

Тимур мотает головой, смотрит дикими глазами. В электрическом свете его каштановые волосы отчетливо отливают рыжиной, в карих глазах блестит золото.

– Пропали… – выдыхает он. – Они оба пропали!

Глава 16

Ни о каком ужине, разумеется, речи больше не идет. Все бросаются на поиски Михася и Василька. Верочка, придерживая круглый живот, идет вместе со всеми, не слушая никаких уговоров. Группа разделяется. Серый, Вадик и Верочка прочесывают холм, но ни в роще, ни у пруда Михася с Васильком нет. Верочка тревожно кусает губы и с каждой минутой становится все бледнее и бледнее. Ей тяжело ходить, но она упрямо шагает, заглядывая под каждый куст. В ее светлых глазах плещется страх. Серый тоже боится, но это скорее страх найти одну пустую одежду, ведь это бы означало, что Михася с Васильком съела хмарь, что она все-таки проникла сквозь щит. Желтый свет фонарей скользит по зелени, выхватывая то ветки, то траву, то стайку мошек. Одежды нигде нет, но Верочку это ничуть не успокаивает. Кое-как отговорив ее идти на пасеку, Серый с Вадиком ведут ее к дому, где их уже поджидают остальные.

– У пруда их нет, – говорит Серый.

– Мы с Тимуром были у хозяев, – поднимает руку Олеся. – В усадьбе их тоже не видели.

– Пасека пустая. Тарелки помыты, все убрано. Ни записки, ни следов – ничего, – рапортует мама. – Такое чувство, что они просто собрались и ушли.

– Ушли?! Они не могли просто взять и уйти! – нервно вскрикивает Верочка и заламывает руки. – Михась не смог бы уйти без меня! Он бы меня не бросил!

Прапор подходит к ней, обнимает за плечи и успокаивающе гладит по голове. Верочка дрожит и не выдерживает – всхлипывает, начинает плакать. Серый смотрит, чувствуя себя беспомощным до отвращения. Злость на Михася затапливает его медленно, начиная с кончиков пальцев, льется в живот, поднимается до груди и плещется где-то у сердца. Она рождает мечты и фантазии о том, как Михась выходит из кустов с веселым «Шутка!», а Серый сбивает его с ног одним ударом в челюсть. Потому что Верочка не заслуживает такого отношения, ей плохо, она испугана, а Михась наплевал на всё…

– Конечно, он бы не бросил, – тихо говорит Прапор низким голосом и смотрит на маму.

Мама расстегивает кофту и достает пистолет Юрия. Верочка шмыгает носом и отшатывается. Олеся ойкает.

– Их могли увести, – говорит мама, щелкнув предохранителем, и разворачивается к деревне.

Все дружно настораживаются и смотрят туда же, на побитые хмарью дома и пожухлые заросли.

– Минуточку! – влезает Вадик. – Мы с Серым видели Михася и Василька днем. Они хотели сходить на кладбище, там какая-то церковь есть. Кто-нибудь ее проверил?

– В первый раз слышу о церкви, – удивляется Прапор.

Вадик смотрит на него и выразительно выгибает бровь.

– Вы тут живете черт-те сколько и до сих пор не осмотрели холм?!

– У нас были другие дела! Интереснее, чем бродить среди мертвецов! – рявкает Прапор.

– О, мы с Серым там были, – оживляется Тимур. – И кстати, да, я о часовне не подумал!

– Я тоже, – Серый неловко мнется, переступает с ноги на ногу. Злость стремительно уступает стыду, и тот обжигает так, что стоять на одном месте почти невыносимо. – Я вообще забыл, что они хотели туда сходить…

Мама немного расслабляется, вновь щелкает предохранителем и прячет оружие.

– Балбесы, – ворчит она, но в глазах мелькает улыбка. – Пошли проверять кладбище и церковь. Что за церковь-то?

– Часовня, – поправляет Тимур и взмахивает руками. – Для церкви она маленькая, поэтому за деревьями ее не видно. Такая каменная дура. Она в старой части. Вообще, это те еще руины. Жуть жуткая. Крыши почти нет, стены развалились. А фрески у входа смотрят так, что сразу понятно – для кладбища строили. Чтобы внутрь сунуться, надо совсем быть без башки. Но Михась, в принципе, такой, да…

Он вздыхает, замолкает и ерошит волосы. Серый согласен с каждым его словом. Да, Михась при настроении вполне способен полезть внутрь руин. А там уже могло случиться что угодно. Вполне возможно, что эти два лучших друга лежат внутри часовни, придавленные обвалившейся стеной, и даже не в состоянии позвать на помощь.

– Тогда идем туда! – Верочка разворачивается, снова включает фонарь, но Прапор аккуратно придерживает ее за плечо.

– Девочки, может, подождете нас дома? – говорит он.

И Серый прекрасно понимает сомнение на его лице. Кладбище и днем-то не вызывает желания прогуляться, а сейчас – тем более.

– Ты за кого меня принимаешь, Прапор? – возмущается Верочка, оттолкнув руку. – Думаешь, после всего я какого-то кладбища испугаюсь?! Я пойду!

– А если Михась ранен? Не могил, так крови точно испугаешься. Подумай о детях, Вер, – резонно спрашивает Прапор и выразительно смотрит на Олесю.

Та озадаченно моргает. Тимур соображает быстрее и шепчет ей пару слов на ухо.

– Я не пойду! – театральным голосом говорит Олеся и хватает Верочку под локоть. – Там страшно! Верочка, миленькая, останься со мной, а? Я одна с ума сойду!

– Да, Вер, – поддакивает мама. – И наверняка нужно будет лекарства подготовить, повязки, бинты, шприцы… Ты разбираешься в этом лучше меня.

Верочка неохотно уступает. Олеся, щебеча о чем-то неважном, уводит ее в дом. Все проверяют фонари, и Прапор ведет группу на кладбище.

Ворота открываются со зловещим скрипом, лучи сразу же выхватывают лица на памятниках, скользят по цветам, оградам. Свежая голубая краска на скамейках и столиках бросает холодные блики. У некоторых крестов лежит нехитрое подношение: пара конфет, наполненные рюмки, кусочек хлеба. Серого пробирает нечто ледяное и горькое, очень знакомое по другим деревням и квартирам, чьи хозяева исчезли прямо из постелей. На