которую я только что созерцал в миниатюрном размере, словно комнату в кукольном доме, взирая от подножия памятника Невидимому Ленину), я заказал овсянку с вареньем из инжира, яблочный сок и чай-отвар из местных трав. Воспользовавшись моментом, когда красивые загорелые руки Сайде раскладывали передо мной блестящие столовые приборы и оранжевые салфетки, я спросил ее с самым непринужденным и отдыхающим видом:

– Не кажется ли вам, дорогая Сайде, что американцы, при всей их душевной открытости, по сути чрезвычайно загадочные люди? Я вскрыл конверт от этого Йорка, а внутри вложен какой-то детский рисунок: грубо намалевано солнышко, чайки, кораблик, человечек и написано: «Счастливых каникул!» Что бы это значило, а? Я ведь не перемолвился с ним ни единым словом. С чего это он мне желает счастливых каникул? Ведь я не ребенок: при чем тут каникулы? И вообще, что это, собственно говоря, была за конференция? Чему она посвящалась?

– Не знаю даже, – беспечно откликнулась Сайде, – такая конференция уже третий год здесь происходит в это время. Приезжают делегаты из разных городов, приезжает этот Йорк из Америки. Ну, это что-то такое типа курсов, улучшающих способность людей к сотрудничеству, какое-то селф-позиционирование в рабочем коллективе, психоанализ партнеров по бизнесу или как-то так. Короче, люди отдыхают и общаются, учатся раскрывать душу друг другу. Ну, а может, американцы шпионов вербуют таким образом? Не знаю. А мистер Йорк очень приветливый человек, всегда вежливый такой, улыбается. Шпионы все приветливые. Ну а мне по барабану – шпион, не шпион, был бы человек хороший, правда ведь? А у Йорка, видно, доброе сердце – вот он и вам решил, уезжая, пожелать хороших каникул, хоть вы и не знакомы. Приезжие эти… – скучающим, почти разомлевшим и пляжным голосом добавила Сайде и вдруг кокетливо стрельнула в меня глазами. А затем, сделав нарочито загадочную гримаску, произнесла: – А рисунок с корабликом не выбрасывайте, мистер, вдруг он вам еще пригодится.

– Я уже выбросил.

– А выбросили, значит, туда ему и дорожка. Поплыл кораблик в мусорку на поиски мусорных сокровищ.

Сайде хохотнула и ушла, чтобы вскоре снова явиться с подносом, уставленным яствами.

Я молча сидел за столиком. За соседним столиком сидела одинокая старушка в легком белом костюмчике, украшенном брошью в виде паруса. Лицо старушки почти скрывалось в синеватой тени, отбрасываемой полями соломенной шляпы. Сдержанно блестели седые волосы, аккуратно уложенные в валики с помощью черных шпилек и заколок. Хотя я и не мог толком рассмотреть черты ее лица, но мне показалось, что она очень похожа на английскую королеву. Впрочем, слишком тяжелы стали мои веки после трапезы. Все звуки становились звуками моря…

Тихий прибой. Ласковый зной.

Тихий прибой. Ласковый зной…

На выступающем в море плоском камне сидела английская королева, опустив свои белоснежные, морщинистые ноги в море, несколько боязливо проверяя температуру воды. Британская королева в классическом костюме-тройке цвета испуганного фламинго вглядывалась в исчезающий горизонт, где развернулся бой между золотыми облаками, олицетворяющими силы добра, вечного счастья, вечного триумфа английской короны, и темными силами, скрывающимися за свинцовыми грозными тучами, несущими шторм, раздор и вселенский холод. Английская королева сосредоточенно, с ледяной сдержанностью в хрустальных глазах, наблюдала великое сражение. Британская стойкость излучалась ее лицом, говоря о неминуемой победе, поэтому Королева даже немного отвлеклась на свой неизвестно откуда явившийся вместо носа слоновий хобот.

Хобот живо поднимался и изгибался, когда Королева подносила ко рту маленькую изысканную чашечку чая с бергамотом и молоком. Появление хобота на собственном лице как будто не удивило британскую королеву. Я об этом с уверенностью заявляю, потому как этой прекрасной императрицей всея Великобритании, этой хрупкой старушкой с седыми буклями был я.

Я горделиво осознавал, что располагаю хоботом как древним атрибутом королевской власти, физическим воплощением рода, чье прошлое скрывается в блеске рубинов и сапфиров короны Англии.

Чего только не привидится во сне? Да, я пребывал в искреннем убеждении, что я – собранная британская старушка-королева, и я желал поспорить с каждым, кто мог в этом факте усомниться.

– Юная леди! Перед вами глава Британской Империи. Королева Елизавета с хоботом. Истинно говорю. Это я.

Юная леди, которая незаметно, словно кошка, ко мне подошла на мягких лапках, пока я дремал, слегка опешила. Все-таки не каждый день восторженные незнакомцы признаются вам, что они и есть английская королева. Легкая тень смятения исказила темные, отчетливые брови, и в темных карих глазах появилось вопросительное сомнение, но все это смятение чувств улетучилось за долю секунды.

Девушка, видимо, решила ответить мне в том же духе исступленного бреда, ошарашив меня песней главного в нашей стране воспевателя моря. Ее правильный, припухший ротик смешливо прозвенел:

Новая встреча – лучшее

Средство от одиночества

Но и о том, что было

Помни, не забывай

Мечта сбывается

И не сбывается

Любовь приходит к нам порой не та

Но все хорошее не забывается

Ведь все хорошее и есть МЕЧТА!

Эта чудесная песня, слова которой были мне хорошо знакомы, не поразила бы меня так сильно, если бы юная леди с черными жгучими волосами не закружилась в танце и не стала визжать и выкрикивать на всю веранду отеля последнее слово этой песенки: Мечта-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.

Мне показалась странной такая раскованность совершенно незнакомой девы, которой я только что признался, что считаю себя (конечно, в глубине души) британской королевой. Поэтому я неистово пустился в пляс вместе с юной особой, распевая про мечту и втайне считая, что английская королева это бы одобрила.

Конечно, английская королева это бы одобрила, ведь я сам и был английской королевой, и буйство нашего танца объяснялось тайным буйством Елизаветы Второй: в танце королева (то есть я) истово мотала короной с таким задором, что все ее самоцветы и жемчуга обратились в подобие дискотечного шара, разбрасывающего вокруг себя разноцветные лучи. Королева разбивала скипетром плетеные стулья, лихо перепрыгивала через стеклянные столы, сбивала светильники ударами крыльев своей горностаевой мантии, а ее гигантский индийский хобот развевался на ветру. Удлиняясь и раздвигаясь, словно телескоп, словно хуй, этот королевский хобот сносил острия скал и верхушки изумленных пиний – хобот взбивал реальность, как взбивают масло, – все становилось более плотным и очевидным в монаршьей пляске.

Мне казалось, что мой танец превратил отель в груду резвящихся обломков, я разнес его, словно карточный домик: комнаты улетали в небо одна за другой, унося с собой свои белые занавески, влажные душевые кабинки, бутафорские шкафчики, хрупкие стулья – весь этот стафф, по сути столь же легконогий и воздушный, как девочки, пляшущие на пляже. Своим ликующим хоботом я разметал отель до основания, и обнажился таинственный фундамент виллы «Мечта», скрывающийся в земле под сахарным прикрытием отеля. Обнажились уцелевшие подвалы и катакомбы «Мечты» – мой танцующий взгляд погрузился в прохладу этого подземелья грез – так министр свергнутого правительства погружается в андерграунд.

Елизавета Вторая известна как страстная фанатка Оззи Осборна, но выяснилось, что Юра Антонов впирает ее не меньше. На самом деле все это была реакция моего организма на поцелуи и объятия Бо-Пип (под словом «организм» понимаю не только физический, но и душевный состав).

Только в полете

Живут самолеты.

Только в полете

Живет человек.

Сердце стучится

Бешеной птицей,

Перегоняя

Отпущенный век… Йоу!

Я разметал отель, но, когда я немного успокоился, выяснилось, что танцевал я вполне цивилизованно – ни один предмет не пострадал, все оставалось на своих местах, только зажглись тускло-янтарные лампы, потому что наступали легкие полусумерки.

Бассейн превратился в светящийся прямоугольник, а море потемнело. Кареглазая незнакомка, вовлекшая меня в необузданный танец, исчезла. Только Сайде в белом накрахмаленном переднике собирала посуду со столиков. Она укоризненно покачала головой, как сделала бы каждая женщина