него просто не было выбора, и думать об этом означало напрасно терзаться. Зима и встреча с княжной Дарованой была далека, а сегодня, в последний день весны, он снова увидит Белосвету. Ее образ гнал прочь все заботы, саму память о чем-то другом. В душе Светловоя царило одно бесконечное, как небесный свет, ощущение красоты.

Когда стемнело, Светловой едва собрался с силами подняться и пойти к роще. Сам себе он казался собранным кое-как из нескрепленных частей, сам не знал, чего ждет, на что надеется и чего хочет. Его душа стремилась к Белосвете, но не могла прогнать чувства безнадежности, обреченности на потерю. Светловой как будто шагал на одном месте, упершись лбом в стену. Но все равно шагал.

Обойдя буйные хороводы, он стал подниматься на гору, к святилищу. Каждая береза, дрожащая ветвями на ветерке, казалась ему Белосветой, зовущей его к себе. Она была везде, ее теплое дыхание было разлито в воздухе и дышало в каждой травинке, в каждом цветке. Но сейчас это не радовало Светловоя, а наполняло лихорадочным беспокойством: ему казалось, что их встреча будет последней. Горячее дыхание Дажьбога, дыхание лета, уже почти вступившего в земной мир, властно гнало прочь ее трепетно-нежную тень.

Светловой подошел к белому валуну, где встретил Белосвету в Ярилин день и где расстался с ней, и сел на траву, прижался спиной к камню. Камень был прохладным и тем напоминал о ней в душноватой теплой ночи. Закрыв глаза, Светловой ждал. Он знал, что почувствует ее, едва лишь она появится.

– Свет мой белый, солнце мое ясное, весна моя красная, приди ко мне! – беззвучно шептал он, и ему мерещилось радужное мягкое сияние, в котором вот-вот откроются и засветятся ее нежные голубые глаза. – Приди ко мне со радостию, со великою со милостию! – звал Светловой, невольно подражая веснянкам-закличкам.

Как жаждет род человеческий прихода весны после долгой темной зимы, так он жаждал увидеть ее.

Нашарив на пальце кольцо с бирюзой, Светловой погладил его, повернул. И тут же ему в лицо повеяло запахом цветов. Но этот запах был горячим, в нем чувствовался сладковатый привкус увядания. Так пахнет цветок с поникшими лепестками, внутри которого уже завязалась крохотная ягодка.

Светловой мгновенно открыл глаза. Прямо напротив него стояла молодая березка, увешанная свежими венками. Ствол ее странно заколебался в сумерках, вздрогнул и раздвоился. Светловой моргнул и тут же увидел, что под березой стоит Белосвета.

Как подброшенный, Светловой вскочил на ноги и устремился к ней, бормоча что-то, сам не зная что. Восторг его не могли вместить слова. Он протянул руки к Белосвете, но она вдруг отпрянула назад. Растерявшись, Светловой замер на месте.

Белосвета была не такой, как прежде. Сияние ее глаз, волос, кожи поблекло, краски потускнели, она стала полупрозрачной. Светловой застыл, беспомощно опустив руки, – он не узнавал своей мечты. Сильнее всего Светловоя поразили ее глаза. Прежняя нежность из них исчезла, они были широко раскрыты, но безжизненны.

– Что с тобой, душа моя? – растерянно прошептал Светловой. – Ты… Ты больна?

Это предположение ему самому казалось нелепым, но другого объяснения не приходило в голову. А Белосвета чуть качнулась всем телом, как березка на ветру.

– Я… Нет. Я ухожу… – донесся до Светловоя ее голос, чуть слышный, как шепот ветра в траве. – Ухожу… далеко.

Губы ее не двигались, а на лице переливались смутные тени. То казалось, что она плачет, то печаль сменялась равнодушием.

Светловой шагнул к ней, но Белосвета предостерегающе вскинула руки:

– Не подходи!

– За что ты на меня рассердилась? – умоляюще спросил Светловой. Ему казалось, что рушится мир, что сейчас вся эта гора провалится в Бездну, и он вместе в ней. Не может так обмануть самое главное, то, на чем держится мир! – Ведь ты обещала век меня не покидать!

– Я обещала? – как во сне, тихо выговорила Белосвета. – А ты что обещал? Ты обещал любить меня одну…

Вся фигура ее тихо колебалась, как отражение плывущих облаков в воде, она казалась близкой, но неизмеримо далекой. Она уже была в другом мире, а здесь задержалась только прозрачная тень, память о прежней Белосвете. Время ее кончилось, она уходила.

– Так я и люблю тебя одну! – горячо воскликнул Светловой. – Тебя одну, больше никого!

– А зачем ты дал слово жениться? – сурово спросила Белосвета, на миг стряхнув свою дрему. Глаза ее засветились ярче, но вместо тепла и нежности в них была прозрачная прохлада весенних облаков. – Ты поклялся взять в жены княжну Даровану!

– Да. – Светловой опустил голову. – Но я не люблю ее и никогда не буду любить! – Он снова вскинул глаза к Белосвете. – Это из-за матери. Отец… Я не мог отказать – она бы не вынесла! Она бы умерла! Я…

– Значит, ты любишь мать больше, чем меня! – холодно и твердо сказала Белосвета, и голос ее пал на сердце Светловоя осколком льда.

И он не нашел, что возразить. Любовь к матери – святое, на ней держится мир. Любовь к матери не равняют с любовью к жене. Как могла Белосвета, такая чистая и прекрасная, поддаться такой низкой и темной ревности, чтобы попрекать его любовью к матери?

– Ты поклялся взять жену и тем отказался от меня, – тихо и неумолимо сказала Белосвета. – Теперь ты – не мой. Твоя защита, твоя любовь – Мать Макошь. Вот она, смотри!

Белосвета высоко взмахнула рукой, и Светловою померещилось, что вместо человеческой руки в белом рукаве он видит лебединое крыло. Повернувшись вслед за ее повелительным движением, он глянул сквозь березовую рощу вниз, к берегу Сварожца. Наверху было темно-серое небо самой короткой ночи в году, внизу – огненный ряд костров, а посередине над берегом медленно двигалась величавая, статная фигура женщины в нарядно вышитой рубахе, в яркой плахте, с повоем на голове, покрывшим тяжелые, свитые кольцом косы. Лицо женщины было благожелательным и строгим, каждое движение говорило о здоровье и силе зрелого возраста, весь облик дышал уверенным величием хозяйки и матери. Она – умудренная наставница подрастающих детей и кормилица младенцев, крепко стоящая на ногах и далекая от старческой дряхлости. В руках Макошь несла огромную чашу, покрытую знаками двенадцати месяцев. Знак месяца червеня горел ярким пламенным светом: Мать-Земля принесла в мир лето, пору созревания. Так и жизнь человеческая, как годовой круг, идет своим неизменным чередом, и весна, как бы ни была она прекрасна и пленительна, сменяется летом, хочешь ты того или нет…

Светловой засмотрелся на Макошь, очарованный величием и зрелой красотой Великой Матери. Вдруг рядом с ним дрогнула серебристая тень, и Светловой поспешно обернулся, ужаснувшись, что потеряет ее, даже не простившись. И вдруг Белосвета показалась ему меньше ростом, бледнее