Когда барон умер, Лесте исполнилось тринадцать лет. Земли перешли по наследству старшему сыну, с которым отец давным-давно был в ссоре. И новоявленный наследник, с брезгливостью глянув на расплывшуюся от господских харчей Фисету и понимая, что не то что экономкой, а даже толковой горничной женщина быть не сможет, охотно подписал опекунское соглашение. Четыреста золотых были выданы на руки обленившейся мамаше. Наследник был так добр, что даже не стал проверять сундуки с личными вещами, куда упаковали бесчисленные одежки экономки.

Сама Фисета родом была деревенская, и с ужасом вспоминая сельхозработы, коровник и прочее, решила в деревню не возвращаться. Тем более что на руках у нее первый раз в жизни была такая огромная сумма.

Первое время ей сильно везло: её не обманули при покупке домика на окраине Венторна, принимали за купеческую вдову: все видели, сколько сундуков с добром привезла с собой эта дородная женщина. Переезжала вдова зимой, потому никто не знал, какой хозяйкой она будет для самого дома и крошечного огорода. Так что через некоторое время в крошечный домик на три комнаты заглянула местная сваха, тетка Кантина, и ближе к весне была назначена свадьба.

Небогатый сосед-торговец женился на пышнотелой красавице. Домик вдовы он продал и деньги эти пустил на расширение собственной лавочки.

В середине весны, когда уже требовалась работа на огороде, красавицу-жену сразил неизвестный недуг. Торговец даже приводил к жене лекаря, но тот ничего не нашел и посоветовал ей больше отдыхать. И вот этому-то совету матушка Лесты истово следовала всю жизнь. Эта странная “болезнь” нисколько не помешала ей в промежутках между «страданиями» родить троих наследников мужу.

И огород, и появившаяся в стойле пара овец, и все домашнее хозяйство со стиркой и готовкой полностью рухнули на плечи Лесты.

-- Мне, госпожа Любава, уже пятнадцатый годок шел, да и братика я так полюбила… Он хорошенький был, пухленький такой, весь в перевязочках. Конечно, мать толком за ним не следила. Она все больше в кровати валялась и «болела»…

Разумеется, с семнадцати до девятнадцати лет Лесты, когда была возможность подтвердить титул, никто этого делать не стал. К тому времени все платья, сшитые отцом, давным-давно были проданы или изношены. Одевалась Леста, как простая горожанка, носила лен и грубое сукно, а летом, за неимением обуви, даже бегала босиком.

Между тем, торговец оказался под стать своей жене. Дела в лавке шли все хуже и хуже. И когда наследнику торговца исполнилось шесть лет, а по полу ползали два его братца, лавочку пришлось продать. Лесте между тем исполнилось уже двадцать.

-- Я, вроде как, заневестилась. Но и слава у матери с отчимом по соседям была не слишком добрая, да и денег от приданого оставалось еще прилично. Потому ни о каком браке отчим даже говорить не хотел. Напротив, после лавки сразу он и дом городской выставил на продажу. Взамен купил избу в дальней деревне.

Однако, работать и там ни муж, ни жена не торопились. Земли отчиму досталось богато, ее нужно было обрабатывать, для чего он и нанимал батраков. Кроме того, желая вернуть былое состояние и городскую лавку, он там же выкупил еще и огромный сад. Но даже за батраками нужно было присматривать, а делать это ему было слишком лениво. Последние годы он сильно расплылся и обрюзг, и сейчас они с женой больше напоминали брата с сестрой: оба жирные, ходящие вперевалку и задыхающиеся от малейшей нагрузки.

На Лесте по-прежнему был дом, придомовой огородик и трое братьев.

-- Мальчишки чем больше росли, тем больше на отца с матерью становились похожи. Попросишь о помощи, хоть бы даже травы кроликам нарвать, ан, смотришь, они уже на речку сбежали. Мать еще наряжаться пробовала по старой привычке, нос драла перед деревенскими, а одежда-то на нее и не лезла. Нет бы самой перешивать, так она меня на всю зиму работой обеспечивала. Двадцать пять лет мне набежало, госпожа Любава, в самом соку я была, когда сосед пришел меня за сына сватать. Ну, конечно, – горько усмехнулась Леста, – отчим его выгнал с криками и руганью. Мол, мы не чета деревенским. А Ангор славный парень был: работящий и не вредный. И собой вполне симпатичный, да и мне нравился. Отпустил бы меня отчим, глядишь, и по-другому бы у меня судьба сложилась. А только после того скандала задумалась я сильно…

Ничего лучше, чем сбежать из дома, Леста не придумала. Дождавшись, когда в местной церквушке на праздник соберется весь народ, она сказалась больной и осталась дома.

-- Одежды к тому времени у меня мало совсем было, один только узел набрался. Где отчим деньги хранит, я знала. Не знала только, сколько этот паразит истратить успел. Увидела, чуть не прослезилась. Хотя плакать мне уже некогда было: осенью хорошая погода – редкость, а пешком до соседнего села идти далеко. Взяла я только одну треть – восемь золотых. Их двое здоровых, да мальчишек-подростков трое. Есть захотят, начнут работать. Если бы не моя глупость… – она тяжело вздохнула.

Глупость Лесты заключалась в следующем: сбежав из деревни, она отправилась в тот же город, Венторн, откуда родом был отчим. Там, не долго думая, устроилась прислугой в богатый дом. Работы она не боялась, многое помнила еще по прежней жизни в замке отца и прикидывала, что годам к тридцати, подкопив приданое, или путнего мужа найдет и уедет с ним в деревню, где заведет хозяйство, или, может быть, если он, допустим, торговец окажется, в помощницы к нему определится.

Однако слухами земля полнится. И через год ее в этом самом доме нашел отчим. Сделать он ничего не мог: девица она была совершеннолетняя и бумагу о своем рождении прихватила вместе с деньгами. Так что мужик поорал, поскандалил да с тем и уехал.

-- Только вот прислуга в доме и так меня, чужачку, не сильно привечала, а после этого скандала, как узнали, что я не подтвержденная, так прямо