Шрифт:
Закладка:
— Кто-то лазил в кастрюли.
— Да, — сказал я. — Это я. Забрал свои кассеты. Больше ничего?
— Как будто нет.
— Хорошо. А тайник?
— Ты обязательно хочешь его видеть?
— Ну, если у тебя есть принципиальные возражения…
— Нет, — сказала она. — Принципиальных нет.. Просто… А, ладно.
Мне, откровенно говоря, было просто любопытно: где в малогабаритной квартире можно оборудовать такой тайник, какого не обнаружат специалисты.
Наташа вышла из кухни, прошла в комнату. Позвала меня. Я вошел.
— Ну вот, — сказала Наташа. — Это здесь.
— Что же: показывай.
— Да прямо перед тобой.
— Что значит — прямо передо мной? — едва ли не рассердился я. — Не вижу.
Однако сразу могу тебя разочаровать: где бы в этой комнате ни заложить тайник, его обязательно найдут. И даже без особого труда.
— Поспорим? — На что угодно.
— Хорошо. Спорим на то, что мне будет угодно. Только не вздумай потом выкручиваться.
— Ein Wort — em Mann! — заявил я, и хотя это было сказано по-немецки, она, похоже, поняла. Усмехнулась. Отошла в угол. Взобралась на стул.
Подняла руку. И извлекла кассету — похоже, прямо из воздуха.
— Э? — сказал я.
— Проигравший платит.
— Постой. Я ничего не понял.
— А это и не обязательно.
— Ты мухлюешь. Она была у тебя в рукаве.
— Думаешь? Хорошо…
Не слезая, она снова двинула рукой — и кассета исчезла. Наташа спрыгнула и подошла ко мне.
— Можешь обыскать. Ну? Убедился? Постой… Куда ты… Ты нахал и грубый насильник! Ну, не сейчас же… Порвешь! Погоди, я сама…
Прошло некоторое время, прежде чем мы вернулись в эту комнату и снова обратились к проблеме тайника.
— Не человек, а маньяк! — заявила Наташа. Слышать это было очень приятно. Но она тут же продолжила:
— Мы спорили вовсе не на это. И все права остаются за мной.
— Разве я хоть словом заикнулся?..
— Попробовал бы — и в самом деле стал бы заикаться. Скажи: занятия… этим самым (она не сказала ни «занятия любовью», ни «траханьем» — предпочла неопределенно-нейтральное) стимулируют твое мышление?
— Никогда не задумывался.
— И ты до сих пор не понял?
— Я вообще крайне тупой экземпляр.
— Спасибо, что предупредил. Ты, значит, ничего не видишь.
— Почему же? Вижу угол комнаты, гладкие стены…
— Вот-вот. И любой увидит то же самое.
— Ты хочешь сказать, что там… тайник-невидимка?
— Ну, простые вещи ты еще способен сообразить.
— То есть… голограмма?
— В десятку.
— Остроумно.
— Конечно, если руками обшаривать каждый дециметр стены, то на него рано или поздно наткнешься. Но шарить там, где ничего нет, станут в последнюю очередь, верно? А для этого ищущий должен располагать временем. Его бывает достаточно у госбезопасности; но тайник заложен не от нее, а от налетчиков. Они же, как правило, спешат.
— Все верно. Положи мои кассеты туда же и побежим. Хотя — постой… А что у тебя там еще?
— Да ничего особенного. Есть одна книжечка. — Она вынула и показала мне брошюрку. — Возьми — может быть, прочитаешь на досуге…
— Тоже дедовская?
— Нет. Липсис оставил маме — сказал, что любопытно…
Я машинально сунул книжку в карман.
— Бежим. Мы и так уже опаздываем.
— На богослужение? — не удержалась она.
— Сложный вопрос, — сказал я серьезно, Богу мы служим или кому-то другому. Это мы потом узнаем.
До Николы на сене добрались без происшествий. Храм был маленький, давних времен, но капитально отремонтированный и совсем недавно покрашенный.
Уютная церквушка, какими в свое время славился город «сорока сороков», и хотелось думать, что и Господь в ней не такой, как где-нибудь в кафедральном соборе, величественный и строгий, а — добрый, провинциальный этакий, всепрощающий, похожий на сельского батюшку на склоне лет. Прежде чем войти за церковную ограду, я перекрестился по-православному. Вообще-то я никогда крещен ни в православие, ни в католичество, ни в лютеранство не был, но положил себе за правило в храме любой конфессии соблюдать необходимые религиозные обряды. Наташа посмотрела на меня не без удивления, но ничего не сказала.
Небольшая, отдельно стоящая пристройка с крестом на куполе, как мне показалось, и есть байтистерий. Я не ошибся. Отец Николай ожидал нас там. Ничего в облике иерея вроде бы не изменилось после того, как мы расстались у входа в театр — и тем не менее выглядел он тут совершенно по-другому: значительнее и, так сказать, органичнее, и наперсный крест его здесь воспринимался уже не как принадлежность униформы, но воистину как великий символ.
— Прошу пожаловать, — широким жестом, особенно выразительным благодаря плавному взлету широкого рукава, пригласил нас отец Николай. Здесь стояла большая купель, еще одна маленькая, в коей крестят младенцев, стол, несколько стульев. Тут казалось как-то уютнее, чем в общем храме.
Отец Николай пригласил сесть и сам уселся, привычным движением справившись со своим долгополым одеянием.
— Итак, чем могу служить?
— Прежде всего разрешите представиться…
— Мне вас представили заочно, — отклонил он мое предложение. — Профессор Бретонский объяснил мне, кто вы и с какой нуждой. Я готов ответить поелику это будет в моих малых возможностях. Спрашивайте. (Пожалуй, для сохранения стилистического единства ему следовало бы сказать: «Вопрошайте».) — Благодарю вас. Моих читателей будет наверняка интересовать прежде всего вот что: вы, православный священник, иерей…
Он чуть заметно качнул головой.
— Протоиерей, — поправил он меня. — Если вам нужна точность — митрофорный протоиерей. — На его губах промелькнула улыбка. — Это высший чин, которого может достигнуть духовное лицо, не принявшее монашеских обетов.
— Спасибо за разъяснение, — кивнул я. — Итак, вы, будучи православным митрофорным протоиереем, настоятелем этого храма… Я не ошибся?
— Ни в коем случае. Дело обстоит именно так. Правда, был я отстранен от служения — но лишь на краткий срок.
— И, разумеется, человеком глубоко верующим…
Он только кивнул.
— …принимаете весьма активное участие в деятельности политической партии, ставящей своей целью избрание на российский престол человека, который, не являясь, конечно, врагом православия, тем не менее никак не может быть назван его горячим сторонником. Мало того: который пользуется очень сильной поддержкой людей, исповедующих ислам. Конечно, нельзя смешивать политику с религией — но в чем причина того, что ваши религиозные убеждения оказываются в таком противоречии с убеждениями политическими?
Протоиерей помолчал секувду-другую, словно желая убедиться, что я закончил свой вопрос. И ответил:
— Причина — в моей вере в Бога.
Мысленно я зааплодировал: ответ был хорош хотя бы своей непредсказуемостью. Обычно, беседуя с политиками, ответы их знаешь заранее.
— Не могли бы вы объяснить несколько подробнее?..
— С охотой. Христианство, иудаизм, ислам — все это формы поклонения единому Богу. Одному и тому же. Потому
