было ввести управляющие символы, например один символ, который переключает с букв на цифры и знаки препинания, и другой, который переключает обратно на буквы. Конечно, и в варианте Бодо, и в варианте Клейншмидта не различались прописные и строчные буквы, потому что управляющих символов не должно быть слишком много, тогда будет больше путаницы у операторов. Ну и кроме того, известно, что знаки пунктуации – интонационные (поэтому, например, вопреки правилам грамматики, ни в одной книге не ставится точка после названия главы, потому что там торжественная интонация заглавия сразу понятна, а нынешние подростки воспринимают «иди домой» без точки просто как распоряжение идти домой, а «иди домой.» с точкой как «иди домой, а то убью»), а в телеграфе должна была быть одна интонация – жесткая мобилизация.

Создатель азбуки телеграфа Сэмюэль Морзе был художником. Семья Морзе дружила с семьей Фенимора Купера, который писал про индейцев, и, вероятно, от него узнал много об условных знаках индейцев. Связь индейцев и телеграфа оказалась важна еще раз во Вторую мировую войну: британцы относительно легко взломали шифровки немцев благодаря грамотности их сообщений, жесткому порядку слов. Американскими же шифровальщиками были индейцы, иногда они просто общались на своем языке или мешали индейские слова с английскими, в результате немецкие специалисты не могли справиться с заведомо безграмотными шифровками американцев, и немцы проиграли войну.

Морзе был прежде всего живописцем, например на одной из своих картин он изобразил себя и Купера копиистами в Лувре, тем самым передав главную будущую мысль Маршалла Маклюэна, что каждое медиа прежде всего имеет содержанием какое-то другое медиа, а уже потом – сообщение. Так и здесь – не важно, какие картины они копировали, а важно, что копирование картин и переправка копий в Новый Свет и стали тем медиумом, который предвосхитил всемирный телеграф. Для нас телеграф – это что-то полузабытое, но на самом деле всемирный телеграф был очень воинственным: по нему передавались биржевые сводки, то есть шла торговая всемирная война, и в качестве теста игрались шахматные партии. Шахматы это тоже очень жестокая военная игра, где от армий в конце остается две-три фигуры, сейчас никто так не воюет, и шахматы в начале XX века часто ставили в один ряд с боксом. Поэтому, например, «Защита Лужина» Набокова – это метафора. Такой человек, как Лужин, просто не удержался бы в этом жестком шоу-бизнесе, а вот Остап Бендер с его Нью-Васюками – вполне достоверная картина. Ильф и Петров чувствовали, как связаны шахматы, телеграф и биржевое богатство, откуда и небоскребы Нью-Васюков.

Параллельно телетайпу Бодо в 1869 году Томас Эдисон создал тикер, тикерный аппарат, который представлял собой по сути диск, вроде диска наборного телефона, с буквами и цифрами. Тикер служил передаче биржевых кодировок по телеграфу, чтобы не было ошибок телеграфиста, были введены поэтому краткие буквенные обозначения всех фирм и система записи котировок цифрами – набирая все это диском, ты не ошибался, а если передавать по простому телеграфу, всегда можно сбиться от быстрого набора и передать лишний знак. До сих пор краткие названия фирм прописными буквами, вроде MSFT для Microsoft, называются «тикерами». Или LVB, Людвиг ван Бетховен, для производителя роялей «Стейнвей и Сыновья». След телетайпа остался в команде htlm-языка <tt>, которая вводит моноширинный шрифт, где все буквы имеют одинаковую ширину, что противоречит форме букв, но сохраняет основной принцип работы ленточного, последовательного воспроизведения текста без элементов кернинга и верстки.

Хотя о киберкультуре пишут с 1990-х годов, поворотной книгой здесь стал труд Дэвида Берри «Критическая теория и цифровой мир», в которой он впервые объединил критическую теорию от Адорно до Делеза с объектно-ориентированной онтологией Хармана, Деланды и других, что мы в предыдущей лекции называли «новыми онтологиями». Берри исходил из того, что различие между оборудованием (hardware) и программным обеспечением (software) никогда не будет преодолено, при этом и то и другое обеспечивает обмен информацией, поэтому применять к современным цифровым медиа обычную критику пропаганды трудно. Скорее, надо говорить о том, как именно ведут себя персонажи, которые рассматривают себя как программирующие саму ситуацию работы умственного оборудования – так ведут себя тролли. Например, самый простой пример троллинга – DDoS-атака, изготовление множества однотипных запросов к системе, что не позволяет системе реагировать обычным образом на какие-либо запросы. Троллинг, любой, действует по тому же принципу, но затрагивая сразу несколько узлов оборудования, включая спокойствие пользователя. Недавно вышла книга феноменолога Георгия Чернавина «Философия интернет-тролля» (2021), в которой он, опираясь на учение Гуссерля о «жизненном мире» и месте в нем «мнения», показывает, как тролль, изображая уверенность, начинает громоздить мнение на мнение, тем самым заставляя наши мысли относиться не к предмету разговора, а к самим процедурам выстраивания мнения, которые и принимаются как последняя реальность, в духе любой конспирологии («Мы все пользуемся компьютерами – значит, нас чипируют»).

Следует вспомнить и второго после Киттлера немецкоязычного теоретика медиа – З. Цилински. На русском есть, среди прочего, лекция Цилински «Набрасывать и выявлять». Ссылаясь на теоретика фотографии В. Флюссера, Цилински ставит вопрос, что такое проекция по существу, умение бросить взгляд куда-то вдаль или умение разглядеть в себе что-то, что в меня попало. Понятно, что «кинопроекция» ближе к первому значению, а «проекция» в психологическом смысле – ко второму. Цилинский цитирует Малевича, который считал самым непостижимым, что мозг, заключенный в тесном черепе, может проецировать весь мир, постигать далекие миры и звезды, выступая тем самым как сложный механизм восприятия, оборачивающегося непосредственным порывом взгляда к дальним мирам.

Также он ссылается на идею, предложенную в 1877 году Эрнстом Каппом, идею «органопроекции» – надо заметить, что в России эту идею потом развивал Павел Флоренский в работе «У водоразделов мысли». Капп, географ и философ техники, считал, что человек отличается от животных способностью к самонаблюдению, что он видит опасность не только в окружающем мире, но и в себе, например, что если он что-то не сделает, то не добудет пищи, тогда как животное устремляется к пище благодаря простому инстинкту. Из этого Капп, вопреки Аристотелю, для которого стремление к знанию устроено так же, как стремление к пище, выводил способность человека конструировать инструменты как продолжение действия органов: лопата продолжает руку, колесо – ногу, дом – туловище и т. д. Флоренский ссылается на Каппа, но еще больше усиливает его платонизм и гетеанство, считая, что в органо-проекции находит свое выражение творческая фантазия, отливающаяся в том числе в природе в причудливые биологические формы.

Цилински ставит вопрос: в начале XX века можно было использовать какие-то простые метафоры, вроде эманации, сублимации, которые и