лампочками, сигнализировавшими о входящих звонках: все до единой горели. Сперва самостоятельно, а затем с помощью разбуженных коллег он постарался всем ответить – будь то высокопоставленным членам партии или послу США, каким-то чудом дозвонившемуся до Лаутера в ту сумасшедшую ночь: по прикидкам Лаутера, вышло больше сотни телефонных разговоров. В какой-то момент его начальник решил, что вдобавок ко всему прочему Лаутер должен выступить в утренней программе новостей 10 ноября и задним числом попытаться объяснить, что заявки на выезд все-таки необходимы.

В тот момент Лаутер был далеко не единственным чиновником среднего звена, трудившимся в Восточном Берлине ночь напролет. Советское посольство, где располагались как кабинеты, так и квартиры его сотрудников, находилось в видном районе бульвара Унтер-ден-Линден, рядом с Бранденбургскими воротами. Спустя больше десяти лет заместитель посла Игорь Максимычев все еще помнил шум от топота людей, всю ночь шагавших под его окнами в сторону ворот. Его начальник, посол, лег спать еще до начала неразберихи, поэтому Максимычев был за старшего в посольстве – важнейшем из советских политических органов в ГДР в момент падения Стены. На первых порах именно ему пришлось решать, как реагировать на происходящее.

Он и другие представители посольства, особенно Владимир Гринин – будущий посол России в объединенной Германии, – обсудили возможные варианты. Максимычев впоследствии объяснял, что его и коллег занимало множество актуальных проблем, но в их число не входило ежеминутное оповещение Москвы о текущих событиях. Этим занималось огромное управление КГБ в Восточном Берлине. Иван Кузьмин, старший агент КГБ в Восточной Германии, позже подтвердил, что его управление действительно всю ночь отправляло в Москву рапорты о происходящем в ГДР, но, по-видимому, возможности переговорить напрямую с политическим руководством не было.

На сотрудниках посольства лежала обязанность значительнее и деликатнее – сообщить партийной верхушке в Москве о политических итогах событий и о том, какие меры теперь следует предпринять. Ее выполнение явно было непростой задачей – не только потому, что для этого требовалось разбудить посла, но еще и из-за разницы во времени. В разделенной Германии ключевые события начали происходить поздним вечером 9 ноября, когда в Москве уже наступило 10-е.

Максимычев беспокоился о непредвиденных последствиях полуночных попыток разбудить важных людей в Москве. «Нас всех обуял неясный страх того, что может случиться, если мы посреди ночи расстроим всех своими новостями. У них наверняка сложилось бы впечатление, что мы звоним с просьбой о помощи». Кроме того, Максимычев переживал, что люди, до которых ему легко удалось бы дозвониться в Москве рано утром (как он выразился, «чиновники невысокого ранга были единственными, кого реально было застать на службе в ночные часы»), могли превысить свои полномочия и пойти на «меры, о которых позже мы бы все горько пожалели». Все, с кем бы он мог связаться в Москве, рассуждал Максимычев, немедленно позвонили бы и членам Политбюро ГДР. Заместитель посла не сомневался, что некоторые высокопоставленные чины Восточной Германии оставались «активными сторонниками китайского варианта» и могли использовать произошедшее как повод для закручивания гаек. Максимычев помнил и о том, что лидеры ГДР часто делали вид, будто хорошо говорят по-русски, хотя в действительности владели им слабо – по политическим соображениям от них требовалось знание русского языка в совершенстве. В результате они вели себя так, будто способны говорить по телефону на русском языке без переводчика, даже если это было им не по плечу. Поздно ночью, да еще и в столь напряженной ситуации, их языковые навыки могли оказаться недостаточными для понимания важной информации, а это грозило создать дополнительные проблемы.

Как позже объяснял Максимычев, он был убежден, что попытка советского посольства минимизировать ущерб запросто могла спровоцировать куда больший кризис. Заместитель посла считал, что даже «один-единственный выстрел в ту ночь означал бы катастрофу мирового масштаба». Его опасения разделяли Кузьмин – старший агент КГБ – и канцлер Гельмут Коль. Кузьмин позже отметит, что 9–10 ноября существовала не только «реальная опасность кровопролития», но и вероятность «вмешательства вооруженных сил СССР». А Коль написал в мемуарах (правда, не разглашая своих источников), что ему стало известно, будто бы противники реформ Горбачева из КГБ и Штази хотели под предлогом хаоса в разделенном Берлине развернуть советские войска в Восточной Германии и надежно закрыть границу.

Взвесив все «за» и «против», Максимычев решил ничего не предпринимать. Ни он, ни какой-либо другой работник посольства не разбудили посла. Они не пытались установить контакт с Москвой. Максимычев решил, что весьма скоро, тем же утром, партийные лидеры сами с ними свяжутся, и оказался прав.

С наступлением в Москве утра телефон в посольстве СССР в Восточном Берлине начал звонить не переставая. После долгой ночи без выхода на связь и предыдущих дней, наполненных тщетными усилиями обсудить с кем-то из властных кругов «вариант с дырой», у Максимычева в течение 10 ноября возникло впечатление, будто «половина официальных представителей Москвы лично позвонили в посольство» в Восточном Берлине. Все звонившие из СССР задавали один и тот же вопрос: «Было ли все это согласовано с нами?» Максимычев исправно отвечал: «Не с посольством, но, возможно, напрямую с Москвой?» Посольство одобряло только «вариант с дырой». Посол Вячеслав Кочемасов, оглядываясь на те события годы спустя, все еще чувствовал сильную горечь. В своих мемуарах Кочемасов размышляет не только о том, «что должно было сделать руководство ГДР», но и о том, как иначе могли бы поступить он и его товарищи. Бывший посол довольно абстрактно формулирует, что следовало бы сделать, но, вероятно, он предпочел бы более агрессивный сценарий.

Подозрения Максимычева о том, что Политбюро ГДР в самом деле могло остро среагировать или даже задействовать войска, не беспочвенны. Десятого ноября Кренц приказал привести войска в состояние боевой готовности. Национальная народная армия не участвовала в событиях предыдущей ночи в основном из-за фактора времени. Руководители министерства обороны назначили на вечер девятого числа совещание командного состава на базе в Штраусберге под Берлином. Планировалось, что оно начнется в 19:00 после возвращения высших военных чинов с дневного заседания центрального комитета в центре города. Их подчиненные, не имевшие достаточного политического веса для участия в заседании ЦК, явились на совещание чуть раньше 19:00 (чтобы уже присутствовать на нем к моменту возвращения старших офицеров), поэтому никто из них не видел решающих последних минут пресс-конференции Шабовски. Сильно задержавшиеся на заседании ЦК старшие офицеры тоже ее не смотрели. Манфред Грец – заместитель министра обороны – несколько часов просидел вместе с коллегами в конференц-зале на базе в Штраусберге, ожидая министра обороны и других руководителей, которые приехали