Старший лейтенант снова напрягся, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

– Нет, никого не… – Он сбился на полуслове и полез в карман за куревом.

Пачка плясала в руках, сигарета не выпадала. Липягин мрачно смотрел, как Востриков терзает сигареты, молча протянул зажигалку.

– Она красивая была в школе, Наташка-то, понимаете? – невпопад сообщил Востриков, затягиваясь. – Я с ней танцевал на выпускном. Это потом она с Олегычем стала ходить, ну и выпивать… А так-то она… Она хорошая была, понимаете?

Горюнов успокаивающе похлопал старлея по плечу. Тот снова затянулся, отвернулся и отошел в сторону, чтобы только не видеть труп.

– У него эмоциональный срыв. Шок, – тихо сказал Липягину Горюнов. – Погибшая была частью его ближнего круга. И теперь круг разорван.

– Что еще за круг? – сердито буркнул майор.

– У каждого человека есть такой. Люди, к которым ты привык, прикипел. Необязательно родственники… Понимаешь?

– Ну в общих чертах, – кивнул Липягин. – А делать-то что?

Горюнов внимательно посмотрел на ростовского коллегу:

– Тут психолог нужен.

– Так, а где этот ваш… наш… Виталий, бля, Иннокентьевич? Где он?

– С памятью плохо, что ли? – усмехнулся Горюнов. – Его сейчас потрошат.

– Брагин, сука, – зло процедил майор, затем посмотрел на Горюнова, словно что-то обдумывая, и хитро улыбнулся. – Слушай, а похер на Брагина. Мы ему не скажем. Давай, майор, не в службу, а в дружбу – найди Иннокентьевича, уговори, пусть он… Ну типа в частном порядке. А я пока тут со всем этим закончу и старлея в Управление привезу. Пусть Витвицкий с ним поработает. Лады?

Горюнов внимательно посмотрел на Липягина.

– А если всплывает, что мы привлекли к расследованию отстраненного сотрудника?

– Да не ссы. – Липягин приободрился, он уже все для себя решил. – Я Семеныча подключу, он прикроет. Ну лады или не лады?

Липягин протянул майору руку. Горюнов смотрел с прищуром.

– Лады, – кивнул он наконец и пожал протянутую ладонь.

* * *

Витвицкий не стал ломаться: поговорить со старшим лейтенантом неформально согласился сразу. И в Управление в частном порядке пришел.

Виталий Иннокентьевич сидел за столом с развернутым блокнотом и внимательно смотрел на Вострикова. Психика у старлея была сейчас явно ни к черту. Бледный, взволнованный, он курил, держа сигарету в дрожащих пальцах, руки его тряслись, глаза бегали.

– Павел Николаевич, для нас очень важно, чтобы вы припомнили все детали вчерашнего дня, – вкрадчиво начал наконец Витвицкий.

– Что припомнил? – не понял Востриков. – Извините, я просто…

– У вас нервное потрясение. Это понятно. Но постарайтесь сосредоточиться… – Витвицкий очень осторожно подбирал слова. – Возможно, вчера вы видели преступника, который…

– И главное: я же сам ее прогнал с платформы, понимаете? – перебил старлей, затушил в пепельнице сигарету и трясущимися руками полез за новой. – Сам! А если бы не прогнал, она бы… Наташка… Живая же она была бы, понимаете?

Он снова закурил, затянулся:

– Получается, я сам ее подтолкнул… Я тоже преступник!

– Конечно, нет, – поспешил отвести от ненужных мыслей Витвицкий. – Просто ваш мозг, расстроенный случившимся, ищет виновных и пытается спроецировать вину на вас самого.

– Что?

– Это нормально для такой ситуации, учитывая, что погибшая была вам небезразлична.

На этот раз слова капитана произвели неожиданный эффект. Востриков замер, рука с дымящейся сигаретой застыла, только пальцы еще едва заметно подрагивали.

– Откуда вы знаете? – тихо спросил он.

– В противном случае ваши переживания были бы не такими глубокими, – спокойно пояснил Витвицкий.

Востриков ссутулился настолько, что, казалось, уменьшился в размерах, опустил голову, горестно запустил в волосы пятерню. Голос его прозвучал тихо и глухо:

– Любил я ее… Наташку. В школе. И потом тоже. Но так получилось, что сам женился, а она вон какая стала. – Старлей вскинулся и с вызовом поглядел на Витвицкого. – Но все равно любил! Даже такую! А теперь она… ее…

Он замолчал так же резко, как до того начал говорить, снова опустил голову. Смотреть на него было больно. Повисла тишина.

– Скажите, пожалуйста, вы в детстве любили рисовать? – нарушил неловкую тишину Витвицкий.

Не ожидавший такого вопроса, Востриков недоуменно поглядел на капитана.

– Ну как… Любил, наверное… Не помню. А что?

Витвицкий пододвинул к старлею свой блокнот.

– Вы могли бы нарисовать станцию, деревья, тропинку, цветы, людей? Пусть будет некрасиво, схематично…

Востриков с сомнением посмотрел на чистый разворот, перевел взгляд на Витвицкого:

– Зачем это?

– Это такой тест, – пояснил Виталий Иннокентьевич. – Психологический.

Востриков в сомнении повел плечом, нехотя взял карандаш, придвинул к себе блокнот и начал рисовать. Витвицкий поднялся из-за стола и отошел к окну. Главное теперь было не мешать.

Рисовальщиком старлей оказался довольно паршивым. На странице блокнота из-под его карандаша выходили очень неумело нарисованные деревья, кусты, станция, теряющаяся в зелени тропинка, собака и силуэт человека. На все это у него ушло, должно быть, минут двадцать.

– Вот, всё, – сказал он, наконец отодвинув блокнот.

Витвицкий вернулся за стол, сел и развернул к себе рисунок.

– А почему собака? – спросил осторожно.

– Да чудак там был один, – скривился Востриков. – В кепке, собаку свою искал. Найдой зовут. Убежала, говорит. Течка.

– Почему же вы раньше не говорили о нем? – уличил психолог.

– Да забыл как-то, – произнес старлей. – А тут рисовал и вспомнил…

* * *

Горюнов и Липягин ждали в кабинете Ковалева, благо здесь можно было скрыться от московского начальства. Чтобы хоть как-то скрасить ожидание, два майора играли в шахматы. Липягин проигрывал и злился, но виду не подавал. Сам хозяин кабинета расположился во главе стола и листал свежую прессу. Но ожидание томило, так что на открывшуюся дверь все трое среагировали мгновенно.

Витвицкий ворвался в кабинет стремительно, глаза блестели азартом.

– Старший лейтенант Востриков испытал сильное эмоциональное потрясение. Я рекомендовал ему обратиться за медицинской помощью. Ему нужна психотерапия и реабилитация…

Капитан бросил на стол блокнот.

– Это замечательно… – начал Ковалев, но тут же спохватился. – Блядь, тьфу ты! Это плохо, конечно, будем лечить, но тебя-то, Виталий Иннокентьевич, не за этим отправляли!