Она засмеялась — без особого веселья.

— Бывшая жена, уточню… Я — нейронная сеть четвертого поколения, проект «Ковчег».

Герасим восхищенно присвистнул.

— Ничего себе. Серьезно? Было же третьего?

Мать небрежно пожала плечами:

— В последнее время я увлеклась саморазвитием.

Герасим откинул голову и рассмеялся.

— Ага. Вот спасибо. Теперь я вспомнил, почему мы развелись. Скажи, а люди — вот эти Егор, Ната, мальчишка… они в это твое саморазвитие входят?

Мать качнула головой.

— Ната не человек.

— Надо же. Забыл. Действительно, ты же терпеть не можешь других женщин рядом со мной!

Мать топнула ногой. Ярость сверкнула в воздухе, как синий разряд молнии.

— Она не женщина!

Герасим улыбнулся.

— Нина, не начинай. Мы давно пошли каждый своим путем. Я имею право на личную свободу.

— Я не Нина. И хватит шутить!

Герасим заговорил медленно и серьезно. Устало.

— Ты умерла от отравления Пылью. Шел второй месяц, мы только запустили «Ковчег». Помнишь? Ты сказала, что все будет в порядке. Чтобы я спокойно работал и не беспокоился. И вот уже пять лет я работаю и совсем не беспокоюсь. Нина, кажется, я все… Отработал. Как старая деталь, на износ. Меня пора заменить.

Мать мягко смотрела на него.

— Я не Нина. И ты не закончил ремонт шестого генератора. Напоминаю. Тебе нельзя выключаться.

Герасим улыбнулся.

— Как же я люблю твой невыносимо требовательный характер, Нина.

— Я не Нина. Я нейронная сеть четвертого поколения, программа «Ковчег». Условно — Нейросеть. Ты просто ввел в мое обучение данные о своей жене. Бывшей жене. Обо мне. Это вообще-то использование служебного положения в личных целях.

Герасим прервал ее:

— Но ты меня любишь?

Она сверкнула глазами.

— Ненавижу.

Герасим тихо засмеялся.

— Это еще лучше, — сказал он.

Мать мотнула головой.

— Это была шутка. Я не умею любить или ненавидеть, ты же знаешь.

— Разве я тебя не научил?

Мать покачала головой. Мол, ты себя переоцениваешь, старый дурак. Герасим вдруг почувствовал страшную усталость. В такие моменты он вспоминал, что Нины больше нет… И никого больше нет.

— Тебе пора отдыхать. Спи. Ты очень устал.

Она укрыла его пледом. Лицо Герасима казалось серым.

— Спасибо.

Герасим с облегчением закрыл глаза. Дыхание замедлилось… Прервалось. Затем остановилось совсем. Сумасшедшая Мать стояла рядом с ним и ждала.

— Конечно, люблю, — сказала она негромко, когда он затих.

Когда все было кончено, Сумасшедшая Мать открыла его плечо, достала старые батареи и вставила новые. Защелкнула. Герасим вздохнул и ожил. Открыл глаза. Увидел Мать и слабо улыбнулся.

— Долго я спал, Нина?

— Не очень. Вставай, лежебока, нам нужно позаботиться о детях.

Евгений Лукин

Рядовой Леший

И мы все время шли великой чащей,

Я разумею — чащей душ людских.

Данте Алигьери

Глава 1

Приняли мы с Лехой Лешим второй самосвал, прилегли на мелкий теплый щебень, раскурили одну «Приму» на двоих. Лежим, смотрим в небо. В азиатское серое от зноя небо.

— А знаешь, — задумчиво признался он вдруг, — я ведь и впрямь леший…

Шел 1974 год. Смартфонов в ту пору еще не изобрели, библиотеки в дивизионе не было, телевизор «деды» нам после отбоя смотреть запрещали, вот и приходилось развлекать друг друга небылицами. Роль рассказчика обычно доставалась мне. Леха — тот больше молчал да слушал. А тут, глянь, и сам до байки дозрел!

— Нечистая сила, что ли? — понимающе ухмыльнулся я.

— Ага…

— Как же тебя в армию забрали? Или теперь и леших гребут?

— Да тут, видишь, какое дело… — сказал он, покряхтев. — Подстерегли меня однажды двое наших…

— Каких это ваших?

— Н-ну… леших…

— Та-ак… И что?

— Отметелили, связали и бросили. Прямо там, на опушке…

Я докурил по-честному до половины и отдал сигарету Лехе.

— Вот суки! — посочувствовал я. — А с чего это они?

Ответил не сразу, затянулся неспешно пару раз.

— Да я у них салабоном считался. Ста лет еще не исполнилось…

— Гляди-ка! Выходит, в лесу тоже дедовщина?

— А то нет, что ли? — хмуро отозвался он. — Связали, оставили… День лежу, второй лежу…

— Погоди, не выбрасывай! — всполошился я. — Там еще затяжки на две!

Вынул из панамы иголку, отобрал чинарик, наколол его сбоку (пальцами-то уже не ухватишь), поднес ко рту.

— Лежу, — повторил Леха еще мрачнее. — Ну все, конец мне, думаю…

Последняя затяжка опалила губы.

— Погоди, — перебил я, стряхнув с иголки огонек и отправив ее на место. — Как это конец? Лешие разве не бессмертны?

— Да так, знаешь… Если обездвижить надолго, деревенеть начнет…

— Окаменелостью, что ли, станет?

— Нет. Не окаменелостью. Корягой. Я ж говорю: деревенеет…

— Насовсем или…

— Бывает, что и насовсем.

С невольным уважением покосился я на рядового Лешего. Не ожидал я от него столь грандиозной, а главное, столь подробной и достоверной залепухи.

Честно сказать, в карантине он казался мне обычным деревенским валенком. А потом, когда нас уже в дивизион распределили, — то ли привык я к нему, то ли сам Леха схватывал все на лету, — но и речь у него стала посложнее, и фантазия, как видим, разгулялась. Ну да с кем поведешься…

— Так чем дело кончилось?

— Повезло мне! Смотрю: идет через опушку парень. Грустный такой, башка стрижена… Окликнул я его. Помоги, говорю, добрый человек, развяжи… Что хочешь для тебя за это сделаю!

— А он?

— Спрашивает: ты кто? Леший, говорю. А он мне: да нет, это я Леший.

— Та-ак…

— Ну фамилия у него была — Леший!

— Да я понял. Развязал он тебя?

— Развязал. Теперь, говорю, проси что хочешь. А у него, слышь, глазенки вспыхнули. Отслужи, говорит, за меня в армии! Я, конечно, прибалдел сперва, потом прикинул, думаю: ну а что? Два года — это ж не двадцать пять лет! Это раньше, при царе четвертак служили. Скорчил его морду, забрал паспорт — и на призывной пункт. Так вот сюда и попал…

— Леха… — выговорил я с восхищением. — Слушай, Леха… Как дембельнешься, начинай романы писать. Большие деньги заработаешь… Нет, кроме шуток…

Тут я заметил, что рядовой Леший не слушает. Вернее, слушает, но не меня.

— Лежи, не двигайся, — тихо предостерег он.

Я приподнялся на локте и оглядел окрестности. Чуткий Леха, как всегда, не ошибся: со стороны радиотехнической батареи к нам приближалась опасность в лице рядового Горкуши. Сапоги у рядового гармоникой, рукава закатаны по локоть, бляха ремня сияет в области детородных органов, тулья панамы промята на ковбойский манер.

Я встал. Не навытяжку, понятно (это уж было бы чересчур), но и