Прошло еще с полчаса, когда они подошли к маленькой бухте у железной лестницы. Прилив кончился, Фрэнк выпрыгнул из лодки и затащил ее подальше на берег. Его бледное лицо раскраснелось и покрылось по́том.

– Тебе нужно переодеться, прежде чем ты начнешь работать, – сказала Марджери, когда он помогал ей выйти из лодки, – а то так можно простудиться.

Фрэнк разразился неестественным смехом:

– Переодеться! Я еще подумаю, стоит ли мне переодеться! Мне даже интересно, понравится ли тебе мое переодевание!

Он шел впереди нее, а когда они поднялись по лестнице, пустился бежать. Марджери услышала, как захлопнулась дверь в дом, а потом в студию.

Глава IX

Марджери считала, что победила. Она не пошла на поводу у Фрэнка, не поддержала его в желании уничтожить работу, напротив, настояла на том, чтобы он ее продолжил. Она гордилась тем, что проявила мудрость, что доверилась разуму, а не инстинкту, да какому там инстинкту – обычной жалости. Но все же ее не оставляла тревога. Не поставила ли она Фрэнка в опасное положение? Да нет же, нет, во имя всего разумного, о какой опасности может идти речь? Когда она подумала об этом, перед ней предстало то самое выражение лица Фрэнка… То же выражение, что и на портрете… Можно ли было отнестись к этому рационально? Приходилось признать, что нельзя.

Было большим облегчением сознавать, что скоро работа будет завершена. Та важная часть, о которой говорил Фрэнк, будет готова через час или два. Через час или два… Она не могла думать ни о чем другом, кроме того, что может случиться за эти два часа, что может укрепить страхи Фрэнка. Очевидно, что с ним не все в порядке, но завершение портрета будет вроде небольшой хирургической операции, которая удалит причину его умственного расстройства, – она продолжала верить в это.

Ей нужно было чем-то занять это время, и она не нашла ничего лучшего, чем снова взяться за книгу популярного автора, которую вовсе не считала интересной.

Незадолго до пяти часов прибыла почта, и наряду с прочими письмами там было письмо от Джека Эрмитаджа.

«И как продвигается портрет? – спрашивал он. – Буду ли я приглашен на торжественную церемонию нисхождения в бедлам или обратную ей? Вам покажется весьма странным, но здесь у нас есть художник, который придерживается совершенно тех же взглядов, что и Фрэнк. Он верит в опасность утраты индивидуальности, как верит и в то, что призраки прошлой жизни вырвутся, если писать автопортрет. К счастью, наш Фрэнк боится утраты индивидуальности, но не думает о воскрешении призраков. Однако я спокоен за него и, знаете ли, за вас. Воевать сразу с двумя опасностями – это, должно быть, слишком много для одной женщины, даже для такой, как вы!»

Марджери отложила письмо. Голос разума в ней звучал все тише, а затем и вовсе замолк. Джек ошибается. Фрэнк говорил ей о призраках прошлого, вернее, хотел рассказать, а она не захотела слушать. На его лице, помнится, и тогда было выражение, которое испугало ее, а она так беспечно отнеслась к этому.

Нет-нет, это невозможно… она постаралась отогнать тревожные мысли. Внезапно она почувствовала, что не в силах совладать со своими страхами, поскольку начала разделять страхи своего мужа.

На ум пришли прощальные слова Эрмитаджа: «“Бич Отель”. Нью-Куэй. Я сразу же приеду».

Марджери почувствовала стыд за то, что собиралась сделать, но попыталась оправдать себя. Присутствие в доме чужого человека может оказаться добрым и полезным делом. В конце концов, ей совершенно необходимо держать свою нервную систему в порядке, поскольку нет ничего более заразного, чем нервные расстройства.

Она надела шляпку и отправилась в деревню, чтобы отправить телеграмму. Ей решительно не хотелось вмешивать слуг, и она предпочла сходить на почту сама. Солнце уже начинало садиться, но у нее было достаточно времени, чтобы дойти до деревни и вернуться обратно, пока не стемнеет. Фрэнк говорил, что портрет будет ужасен в лучах заката – она попыталась посмеяться над этой мыслью, но этого не получилось. Бесспорно, присутствие Эрмитаджа пойдет на пользу.

В телеграмме она написала: «Все в порядке, но, пожалуйста, приезжайте. Фрэнк довольно-таки несносен».

Марджери покинула почту и быстро зашагала назад, но наткнулась на миссис Гринок. Не было никакой возможности пройти мимо нее, не обменявшись несколькими словами.

– Как продвигается работа над портретом? – спросила почтенная женщина. – Знаете, меня глубоко заинтересовал разговор о нем, когда мы обедали в вашем доме. Портрет прекрасен? Это откровение? Покажет ли мистер Тревор портрет? Каким он предстанет на нем?

– Фрэнк очень взволнован, – сказала Марджери, – а это всегда было добрым знаком. Я думаю, что он удовлетворен своей работой.

– А когда портрет будет закончен? – спросила миссис Гринок. – Ваш муж был так любезен, сказав, что я смогу увидеть его работу по завершении. Я предвкушаю как интеллектуальное, так и художественное наслаждение.

– Скорее всего, портрет будет готов завтра, – ответила Марджери. – Мой муж работает очень напряженно.

– Потрясающе… – пробормотала миссис Гринок. – Мистер Тревор фантастическая личность. А вы идете домой? Нельзя ли мне немного проводить вас? Я тоже сегодня очень много работала, и мне нужно пройтись и подышать свежим воздухом, чтобы в голову пришли новые мысли.

Миссис Гринок проводила Марджери до ворот; всю дорогу она вела поучительные разговоры, утомив свою молодую спутницу. Прежде чем попрощаться, она задержалась еще на несколько минут, делясь своим наблюдением относительно закатного зарева.

Марджери была раздосадована. Солнце уже село, и полумрак все гуще и гуще окутывал окрестности. Она быстро поднялась в коридор, ведущий к студии, и открыла дверь.

Фрэнк стоял в противоположном конце студии, повернувшись к ней лицом, в руках у него был смятый листок. В тусклом свете она увидела на его лице то же выражение похотливости и ужаса, которое было ей так неприятно. Справа на лицо падала тень.

– Но, Фрэнк, – сказала она, – ты же не можешь писать при таком свете!

Шорох сбоку заставил ее быстро повернуться. Фрэнк сидел в глубоком кресле в тени и безучастно смотрел перед собой.

Она ошиблась – спутала портрет со своим мужем.

Какое-то мгновение ни один из них не говорил и не двигался. Затем Фрэнк встал и пересек комнату. У мольберта он остановился все в том же бессознательном состоянии (Марджери чувствовала это) и обернулся к ней.

– Я очень быстро работал, – сказал он. – И почти закончил.

Марджери тут же взглянула на портрет и заметила с возрастающим чувством ужаса, что тень на лице теперь была слева, а не справа.