искусством. Иной раз правдоподобная расцветка звучала юмористично, как, например, в контроверсии I, 1, 18: Гаргоний для защиты отца, который обещал пиратам двойное вознаграждение, если они отрубят руки его взятому в плен сыну, придумывает такое оправдание: «Я продиктовал своему секретарю так: «Я заплачу вам вдвойне, если вы не отрубите ему руки», — писарь же по ошибке пропустил слово «не».

Желание завоевать сочувствие аудитории нередко вело к вводу в расцветки общих мест с целью эмоционального усиления логических доводов оправдания или обвинения, а также поэтических описаний. Широко практиковалось введение экспликаций — философских или моралистических рассуждений о бедности и богатстве, о переменчивости фортуны, о жадности, зависти, распутстве и т. п., сентенций на философские темы. Например, афоризм Юния Басса: «Никого нет без недостатка» (Nemo sine vitio est — Контроверсии, II, 4, 4) доказывается тем, что «Капитону недоставало умеренности, Цицерону твердости, Сулле милосердия». Философские loci communes вводились порой без надобности, например Альбуцием (там же, I, 7, 17). Развитием их были исторические exempla, применяемые в доводах обвинения или оправдания уместно (Латроном) или совсем неудачно и нелепо (Мусой — там же, VII, 5, 13). Большое значение общим местам морали придавал Фабиан, который всякий раз, как являлась возможность, не упускал случая обрушиться на пороки своего века (там же, II, вв. 2). Так, в контроверсии II, 9 он нашел удобный предлог для осуждения безрассудной роскоши современников.

Расцветка создавалась и с помощью разнородных описаний, связанных с сутью дела, как у Фабиана, «которого никто не превзошел в изобильном описании течения рек, положения городов и нравов народов» (там же, II, вв. 3), или вводимых неуместно, как в контроверсии II, 1, 26, где декламатор Фабий Галл просто уведомляет слушателей: «Я хочу описать любовь». Свазории давали наиболее богатую возможность для описаний, вводимых с целью «развлечь, а не убедить» (Свазории, II, 10), поэтому в них для возвышения тона использовались слова, придававшие изложению поэтический стиль (например, в шестой свазории).

Расцветки могли разнообразиться бесконечно, в зависимости от богатства воображения и словесного искусства декламаторов: одни из них, придавая своему герою неповторимые черты и свойства характера, были мастерами этоса, другие — пафоса, или, по справедливому замечанию Боннера[86], псевдопафоса. И тут они для усиления воздействия на слушателя прибегали к помощи различных риторических прикрас: апострофа, хиазма, тройного повторения, градации, как, например, в контроверсии I, 1, 17: «О Фортуна, ужасны твои причуды! Этот богатый недавно, недавно гордый человек просит хлеба, просит у своего сына, просит у отвергнутого им» (О graves Fortuna, vices tuas! … Ille dives modo, modo superbus (хиазм), rogavit alimenta, rogavit filium suum, rogavit abdicatum suum (повторение и градация). Надежным способом достижения эффекта были неожиданность и контраст, поэтому риторы широко применяли антитезу в различных сочетаниях с риторическими вопросами и патетическим обращением к богам, судьбе или героям, гиперболу как выражение невероятного, а также хиазм, параллелизмы, аллитерации[87].

Расцветка могла иметь характер романтический, драматический или комический, с элементами и приемами мима[88]. Для оправдания вины подзащитного использовались всевозможные аргументы: страх предзнаменования, сила чьего-то убеждения, власть эмоций, действие в состоянии опьянения и т. п. Риторы обычно пользовались своими любимыми расцветками: Латрон эмоциями, Фабиан описаниями, Юний Отон снами, что Сенека не одобряет. «Это смешно, — говорит он, — находить аргументы, которые не могут быть доказаны» (Контроверсии, II, 1, 33).

Снискать благоволение слушателей и возвысить свой авторитет ритору помогала и заостренная сентенция. Это достоинство сочетания в кратком предложении ряда мыслей Сенека отмечает в Кассии Севере, своем идеале, который и сам ставил Публилия Сира выше других греческих и римских писателей за его максимы (там же, II, 3, 8). Публилиевым сентенциям, по словам Сенеки, подражали многие молодые люди. Например, Мурредий «высказал следующие Публилиевы сентенции: «на отречениях замешал я отраву себе» и «смерть мою вылил он на землю». Помню, что Мосх, говоря о сентенциях такого рода — а ими уже было отравлено мастерство всех молодых людей, — жаловался, что ввел это слабоумие Публилий. Кассий Север, большой любитель Публилия, утверждал, что не он в этом виноват, но те, кто подражают в нем тому, что следовало бы отбросить, и не подражают тому, в чем он лучше всякого комика или трагика, как римского, так и греческого; ни одного стиха, говорит он, не смог он найти лучше этого: Tam dest avaro quod habet quam quod non habet; или такого, о том же самом: Desunt luxuriae multa, avaritiae omnia; или такого, который мог бы подойти к трижды отреченному: О vita misero longa, felici brevis![89] и приводил еще множество отличнейших стихов Публилия. Далее он говорил, что недоразумение, происходящее при понимании одного слова о многих значениях, ввел в употребление Помпоний, сочинитель ателлан, от которого этому умению, подражая, научился сперва Лаберий, а потом Цицерон, превративший его в достоинство…» (там же, VII, 3, 8–9; пер. М. Гаспарова).

Публика восхищалась Овидием за обилие у него сентенций (там же, X, 4, 25); повсюду заучивались наизусть и передавались из уст в уста сентенции Латрона (там же, X, 1, 14). Сенека приводит многочисленные примеры сентенций: spes est ultimum adversum rerum solatium («надежда — последнее утешение в несчастье» — там же, V, 1, 1); или muliebrium vitiorum fundamentum avaritia est («в основе женских пороков — жадность» — там же, II, 7 эксц.), или omnis instabilis et incerta felicitas («всякое благо изменчиво и ненадежно» — там же, I, 1, 3) и др. В контроверсии VII, 2, 10, «За Попиллия» Латрон придумал простой колор: он действовал, вынужденный необходимостью; в этом месте он произнес такую сентенцию: «Ты удивляешься, что Попиллий был вынужден убить Цицерона в то время, когда Цицерон — умереть?» (miraris, si ео tempore necesse fuit Popillio occidere quo Ciceroni mori?). Силон Помпей, говоря за Попиллия, придумал такую сентенцию: «Мы наказаны оба, но по-разному: проскрипция для Цицерона быть убитым, для меня — убить» (uterque, inquit, sed diverso genere punitus est: Ciceronis proscriptio fuit occidi, mea occidere).

…Марулл, наш учитель, так повел речь: «Приказал, говорит, император, приказал победитель, приказал относительно того, кто проскрибирован: я не мог что-либо возразить тому, кому не смогла ничего возразить республика» (jussit, inquit imperator, jussit victor, jussit proscribebat: ego illi negare quiquam possem, cui nihil poterat negare res publica — там же, VII, 2, 11).

…Мурредий не преминул и в этой контроверсии выказать свою глупость: именно, описывая как Попиллий нес голову и руку Цицерона, изрек наподобие Попиллия: «Насколько по-иному, Попиллий, будучи подзащитным Цицерона, касался