стоял стол и горело шесть светильников, и посадили всех по чину, а женам сказано быть в другой комнате. Приказали нам всем разуться, и пришли три монаха, стали нам омывать ноги: один мыл, другой воду подавал, а третий белым платом отирал и ноги наши целовал, а прочие пели стихиры умовения ног; а потом омыли и руки, по локти, благоуханной розовой водой. Женам только руки омывали. По отправлении этой церемонии, паки пошли в церковь. Каноны не читали, но пели с канонархом по-афонски, и читали Пролог. После утрени, без расходу, начали Литургию. По Литургии пошли на гостиницу и сделали нам угощение. Потом позвали всех в Синодик, для записывания имян своих и родных в помянники, и пожертвовать, кто что может, в общую патриаршую казну на искупление святых мест и на прочие расходы патриаршии. Там заседал сам Святейший Патриарх Иерусалимский, Кирилл; с ним — Митрополит Заиорданский, Мелетий, и еще четыре Митрополита, и соборные старцы, и призывали каждого по единому. Позвали и меня, и я пошел с великою скорбию и со стыдом, потому что не имею, что пожертвовать. Подошедши и сотворивши три поклона, положил два рубли, а сам, поклонившись, заплакал и сказал: «Простите меня, Святейшие Владыки! Рад бы больше положить, но не имею». Но Митрополит Мелетий ответил мне по-русски: «Отче, не скорби! Мы и этим довольны, ибо твои два рубля приемлются как вдовицы две лепты. Поклонись Патриарху и поцелуй его руку; получи от него разрешительную себе грамоту да иди с Богом». Я же поклонился Патриарху, поцеловал его руку, получил от него разрешительную грамоту и вышел, радуяся, что много меня Преосвященный Мелетий Митрополит утешил и успокоил. После трапезы мы прохаживались по крышам всей Патриархии и по церкви Божия Гроба, смотрели на весь Иерусалим и на Святых, смотрели и во внутрь ко Гробу Божию и весьма раскалялись сердцами, ожидая, когда придет время, что сподобимся прикоснуться своими устами.

14. После вечерни повели нас ко Гробу Господню, и пошли вниз по ступеням. В самом низу есть место, где явился Иисус Марии. Там церковь Иакова брата Божия, первого Епископа Иерусалимского, там лежит камень из св. Горы Синайския.

15. Вышли на площадь ко св. вратам великого Воскресенского храма. На той площади, на правой стране, к армянской церкви, видны на мраморе следы ног Омира турчанина, уверовавшего во Христа. Близу самых св. врат, на левой стране, стоит средняя колонна, мраморная, с трещиной, из которой изшла благодать, т. е. святый свет, и которая от всех почитается, и все ее целуют, как православные, так и неправославные и армяне. О сем происшествии хощу здесь немного написать — как о нем православные христиане восточные единогласно говорят, да и самые турки утверждают. В стене есть мраморная плита, вся исписана, и говорят, что самое это происшествие написано, но мы читать не можем, потому что писано сирскими буквами, на арабском языке, и я только слышал, но не читал, а происшествие было, якобы, такое: «Во едино время, когда греки были до конца отягчены турецким игом, богатые армяне вздумали покуситься на то, чтобы отсторонить греков от Гроба Божия и вытеснить из Воскресенского храма, собрали великую сумму денег и подкупили Оттоманскую Порту и все иерусалимское начальство, уверяя неверных, что св. свет сходит не ради греков, но ради всех христиан, и, ежели, мы, армяне, будем там, — то же получим. А турки жадны до денег, податливы на подкуп, и потому сделали по армянской воле и утвердили, чтобы армянам одним получать св. свет. Армяне весьма возрадовались и писали по всем землям к своим единоверцам, чтобы шли больше на поклонение, что их воля, и сошлось их многое множество. Наступила Великая суббота: армяне все собрались в храм, а греков бедных турецкое воинство выгнало вон. О, какой неизреченной горести и скорби исполнились греки! Едино было им утешение — Гроб Спасителя, и от того их отлучили, и св. врата для них затворили! Армяне — внутри церкви, а православные — на улице, армяне веселятся, а греки плачут, армяне торжествуют, греки горько рыдают! Православные стояли против св. врат на площади, а кругом стояло турецкое воинство, караулили, чтобы не было бунту. Как сам Патриарх, так и все стояли со свещами, имели надежду — хотя от армян в окно получить благодать. Но Господь восхотел другое устроить и показать истинную веру Своим огненным перстом, и утешить Своих истинных рабов — смиренных греков. Уже пришло время, в которое сходит благодать, но ее нет, армяне испугались, начали плакать и просить Бога, чтобы послал им благодать, но Господь не услышал их. Уже полчаса прошло и более, а св. света нет. День был чистый и красный. Патриарх сидел к правой стране. Вдруг ударил гром, и на левой стране средняя колонна мраморная треснула, и из трещины вышел огнь пламенем. Патриарх встал и зажег свои свещи, и от него зажгли все православные христиане. Тогда все возрадовались и возвеселились, а православные арабы от радости начали прыгать и скакать и кричать: «Ты еси един Бог наш Иисус Христос; едина наша истинная вера — православных христиан!» И начали бегать по всему Иерусалиму и сделали по всему граду шум и гам. Они и доднесь творят этому память, прыгают и кричат кругом Божия Гроба, хвалят единого истинного Бога, Иисуса Христа, и ублажают православную веру. Воины же — турки, кругом стоявшие на страже, видевши сие чудо, весьма удивились и ужаснулись. Из числа их один, именем Омир, стоявший у Авраамиева монастыря на страже, тотчас уверовал во Христа и закричал: «Един истинный Бог Иисус Христос; едина истинная вера — православных христиан!». А сам прыгнул вниз к христианам, вышины более 15 аршин, и ноги его ступили на твердый мрамор, как на мягкий воск, и доднесь видны два следа его, изображены, как на воску; хотя неправославные и стараются их загладить, но я еще своими очами видел и своими руками осязал. И колонна с трещиной опаленная стоит. Воин же Омир, спрыгнув, взял свое оружие, железом воткнул в камень, как в мягкий воск, а сам беспрестанно прославлял Христа. За сие турки отсекли ему голову, а тело его сожгли; кости же его греки собрали, положили в раку и поставили в женском монастыре Великой Панагии, где и доднесь источают благоухание. Армяне внутри у Гроба Божия ничего не получили, остались с одним стыдом. Паша Иерусалимский и прочие турецкие начальники весьма вознегодовали на них, хотели их всех