Наша, командирская, держалась позади. Местность ровная как стол, но видимость по сторонам не больше чем в километр, дальше пелена. Неба тоже не видно, сверху лишь едва заметный круг солнца, лучи которого сюда не пробиваются. Сумрак словно сам себя освещает, здесь какая-то иная физика.

Выжженная скверной пустыня между тем кончилась, поодаль уже видны городские предместья. По пути начали встречаться черные, высохшие до звона деревья, казавшиеся скелетами неведомых чудовищ. Хорошо я ближайшее довольно близко заметил, не успел перепугаться и надумать разного.

Вновь условный сигнал Ромашкевича, вставшего с красным флажком и машины повернули, выстраиваясь в линию. Мы медленно покатили вдоль границ предместий, объезжая городские кварталы по широкой дуге, минут через пять выехав на небольшую возвышенность. Здесь штабс-капитан привстал и жестом показал машинам остановиться. Встали плотно — так, что пулеметы смотрели в сторону мертвого города, передом развернувшись к границе сумеречной зоны. Чтобы, если что, времени в бегстве не терять.

— Время одиннадцать двадцать три, находимся в сумраке на южной границе города, движения не наблюдаю.

— Принял, — навигатор уже записывал в журнал.

Все патрульные — и в других машинах тоже, выглядели крайне удивленными. Многие еще в сумеречной зоне платки с лиц сняли — пыли нет. Но даже у тех, у кого лица так и закрыты, удивление видно, не ошибешься.

— Так не бывает, — сообщил мне штабс-капитан. — В обычной ситуации на нас уже несколько стай еще бы в сумерках выскочили, а здесь и сейчас… пусто. Это аномалия, так не бывает, — снова повторил он, донельзя озадаченный.

Около минуты тянулось молчание. Ромашевский в это время, стоя и держась за дугу безопасности смотрел в сторону мертвого города. Наконец он принял решение и обернулся.

— Поручик, занесите в журнал: я подозреваю, мы столкнулись с неведомым. В таком случае долг велит провести разведку, — это уже мне сказано. — Владимир, вы готовы проехать в зону городских кварталов?

— У меня есть выбор?

— Если руководствоваться долгом, то нет. Но спросить я обязан, вы в первый раз в сумраке.

— Задача какая?

— Заезжаем в город, смотрим по сторонам, выезжаем.

— Погнали. Раньше сядем — раньше выйдем, — ляпнул я от накатывающего волнения.

Ромашкевич посмотрел на меня странно, но никак не прокомментировал. Кивнув, он начал отдавать команды. Вишневецкий, лишенный личного оружия, покинул нашу машину, а из той куда он пересел в нашу перебрался боец с автоматом, еще двое бойцов сели по другим. Опустевшая машина — в ней, не считая накосячившего Вишневецкого, остались только водитель и патрульный на переднем месте, развернулась и на большой скорости помчалась к границе пелены, чтобы доложить на ближайший опорный пункт об аномалии ожога и принятом командиром отряда решении осмотреть городские кварталы.

Ромашкевич махнул остальным начинать движение и сразу перегнулся через сиденье, ткнув пальцем в планшет с картой у навигатора.

— Здесь не проедем, здесь тоже, тут если только из сумрака выходить, — палец штабс-капитана показал по карте широко вправо-влево. — Вот здесь два больших махалля, между ними проезд достаточно широкий, чтоб машина прошла. Заезжаем по нему в город, в проулки не сворачиваем. Двигаемся вот сюда, — палец стукнул по точке на карте довольно далеко от границы городских окраин. — Здесь площадь с мечетью, дальше по ситуации.

Что такое махалли я знал. Замкнутый в себе городской квартал, своеобразная община и одновременно административная единица с местным самоуправлением из старейшин-аксакалов. Так что план Ромашкевича я понимал — внутрь такого квартала без карты и знаний соваться опрометчиво — в каждом махалли выездов гораздо меньше, чем внутренних проездов, большинство из которых заканчиваются тупиками.

Забрав у навигатора планшет с картой, Ромашкевич сел обратно на место. Сам поручик, опустив перед собой секцию лобового стекла, уже закрепил на капоте ручной пулемет с изогнутым секторным магазином, смотрящим вверх и чуть в сторону.

— Вы здесь были? — улучив момент, спросил я штабс-капитана, очень уж он уверенно дорогу показывал.

— Нет, в Коканде после прорыва мало кто из живых был. Все по старым картам и макетам изучали.

Не успокоил, а я так надеялся.

Мы уже совсем близко подъехали к городской черте. Оставшиеся с нами две машины вдруг отстали, разворачиваясь к городу задом, как тачанки. Да, всей компанией в узкие проулки ломиться не стоит, мысленно в очередной раз поддержал я план штабс-капитана.

На совсем небольшой скорости мы въехали в неширокий проезд между двумя кварталами. Когда город строился, никакого иного транспорта кроме телег не было, так что мы здесь даже не развернемся если что. Так что теперь вперед и только вперед.

Местами утоптанная, местами мощеная дорога вела между двумя обособленными кварталами, дома которых, плотно построенные друг к другу, образовывали как будто стены. Внутри — во внутренних двориках, могут быть сады, фонтанчики, лужайки и вообще все красиво, но вот снаружи стены практически без окон. Могло раньше быть, понятно, что здесь сейчас ничего подобного, мертвое место. В живых городах же словно наизнанку такие кварталы вывернуты — общий задний двор снаружи, а фасады и вся красота спрятаны внутри.

На энергетической установке машина двигалась бесшумно, только шины шуршат. И даже эти звуки доносились глухо, словно сквозь вату. На улицах мертвая тишина, на плечи давит сумраком; неяркий диск солнца, размытый зернистой серо-коричневой пеленой сепии, совсем не греет. Но то и дело все равно я на него поглядывал — это единственная ниточка сейчас, показывающая что реальный мир существует, что он совсем от меня недалеко.

Проезд между двумя кварталами, то сужающийся то расширяющийся, полого изгибался, видимость не более пары десятков метров. И когда впереди вдруг показалась переходящая дорогу группа людей наш водитель, похоже машинально, нажал на тормоз.

Местные жители обернулись на нас. Мы во все глаза смотрели на них.

В привычном течении времени несколько секунд — исчезающе малое мгновение, но для нас для всех именно здесь и именно сейчас, пока мы рассматривали друг друга, это оказалось невероятно долгим временным промежутком.

Перед нами были вполне обычные люди. Только испорченные — кожа бледная, почти до синевы, белесые волосы и самое главное — глаза, абсолютно черные. Как будто обсидиановые шарики вставлены. Это уже демоны? Вряд ли — судя по раздавшемуся только что невнятному возгласу Ромашкевича, поминавшего господа-бога, это и есть то самое неведомое.

За неимением знаний я бы назвал незнакомцев бледными упырями. Их было трое — первый двигался впереди с винтовкой на плече, вполне обычной мосинкой,