принято играть с детьми в игры?.. Я прикрыл глаза и медленно, неслышно выцедил воздух сквозь зубы. Конечно, она не играла. Женщина, которую я люблю, не играла. Она просто была скована по рукам и ногам — семьей, моралью, долгом. Осознанием своего возраста, в конце концов. Странная штука, она считала себя старой, а я ее — молодой: между нами всего двенадцать лет разницы. Вот об этом я и хотел поговорить, но она не дождалась моего ответа…»

…

— Что это? — спрашивает Мэтт, поворачиваясь ко мне на директорском кресле. Даже до конца отрывка не дочитал.

Я оглядываюсь, чтобы убедиться: дверь его кабинета закрыта.

— Тебе нравится?

Мэтт качает головой:

— Сейчас вообще не об этом речь. Что это за отрывок?

— Моя новая история, — твердо заявляю я.

Он кладет локти на подлокотники, смотрит на меня изучающе.

— А что не так со старой историей?

— После всего этого извращенного спама на почте у меня пропало вдохновение писать эротику.

— Пропало вдохновение… — с какой-то странной интонацией повторяет Мэтт, задумчиво касаясь пальцами своих губ.

Усилием воли перевожу взгляд на его глаза.

Понимаю, насколько это дико звучит для Мэтта. Мы только и делаем, что занимаемся любовью, — бери и записывай, остается лишь нанизать эти бусины на сюжетную нить. Но дело не в отсутствии матчасти, а как раз в сюжетной нити.

Пока что мой роман — череда постельных сцен без явного конфликта. А значит, читателям это скоро наскучит. Чтобы такого не произошло, мне кровь из носу нужно придумать конфликт. Но, думая о конфликте героев, я снова и снова перебираю проблемы, которые могут возникнуть у нас с Мэттом, как у прототипов. И это меня просто убивает…

А Мэтту не понять. Сегодня утром он заказал в офис пиццу: десять коробок, на всех сотрудников.

— Хочу написать другую историю, — не сдаюсь я.

— Нет, давай продолжим эту, — произносит Мэтт с нажимом.

— У меня мысли о другом.

— Значит, вернем твои мысли. Повернись лицом к столу и обопрись о него ладонями.

— Зачем?

— Потому что я твой босс, и это мой приказ.

— Приказы, босс, прошу предоставлять в письменной форме, — уже не так уверенно возражаю я.

— Вер-роника! — рычит Мэтт.

Я тотчас же делаю, как он попросил.

Мэтт становится позади меня. Близко, но насколько?.. Лицо у меня сейчас, наверное, каменное.

— Мне как-то не по себе, — осторожно произношу я.

— Отчего же? — Мэтт перекидывает мои волосы со спины за плечо.

— Потому что… потому что… это неестественная поза.

Легко могу представить, как он сейчас кривит губы.

— Смотря для чего.

— И для чего же?..

Мэтт тяжело вздыхает.

— У тебя сейчас действительно совсем другим голова забита… Закрой глаза.

Допустим…

— Что ты сейчас чувствуешь?

— Теперь мне еще больше не по себе.

Слышу едва различимый скрип его ботинок — Мэтт подходит ко мне вплотную. А потом… как шлепнет ладонью по попе!

Я взвизгиваю, пытаюсь прижать руки к пострадавшему месту, но Мэтт хватает меня за запястья и возвращает ладони на стол.

— Я хочу, чтобы ты продолжила писать эту историю, — зловеще шепчет он мне на ухо.

— Нет, — упрямо, а теперь еще и обиженно, бурчу я.

— Нет?..

Мэтт резко освобождает правое запястье. Ощущаю движение воздуха от его руки, зажмуриваюсь, внутренне сжимаюсь… но вместо шлепка чувствую, как он нежно поглаживает мою ягодицу.

Я разлепляю глаза.

— Ты продолжишь писать эту историю, — говорит Мэтт мне на ухо, — а я сверну конкурс эротических романов. Серии не будет. Только твоя книга, — повторяет он на разные лады, и хорошо, потому что я не верю своим ушам.

— Ты сделаешь это из-за меня?..

Разворачиваюсь и оказываюсь к нему лицом, в его объятьях.

— Из-за тебя. А еще, потому что хочу сохранить все то, что между нами происходит. Твоя рукопись — идеальный для этого вариант.

— То есть, сцену со шлепком тоже можно записать? — На всякий случай улыбаюсь, мол, возможно, я просто пошутила.

— Можешь записать. А теперь пойдем, прогуляемся. Будем возвращать тебе вдохновение.

И мы отправляемся гулять по городу, просто так, в середине рабочего дня, будто подростки, которым некуда податься. У которых уйма времени друг на друга и вся жизнь впереди. Взявшись за руки, нацепив солнцезащитные очки, мы бродим по тихим центральным улочкам, запрятанным среди жилых домов и бизнес-центров.

На обед я веду Мэтта в секретное кафе торгового центра: вход в него запрятан далеко от скопления людей, тут всегда малолюдно и свободны столики у панорамных окон. Хотя, скорее, это столовая, чем кафе — здесь самообслуживание.

Сотрудники не привыкли к посетителям-мажорам. «Мохито?» — переспрашивает Мэтта барменша, которая только что пробивала нам форель на кассе, и, листая распечатку с рецептами, кричит коллеге, что застряла здесь надолго.

Я все переживаю, что Мэтт вот-вот назовет Минск деревней, но, похоже, происходящее его только веселит.

Выпив по мохито, мы продолжаем прогулку. Кажется, стало еще жарче, хотя коктейль был со льдом.

Домой возвращаемся пешком: Тесла так и осталась стоять возле офиса.

Небо затягивают тучи. Закатное солнце будто только этого и ждало — дразнит всеми оттенками красного и синего, переливается, расползается над крышами многоэтажек.

Возле входа в метро девушка и два парня, на вид студенты, от всего сердца играют русский рок. Звуковая установка разносит музыку на несколько кварталов.

Мы замедляем шаг, а потом и вовсе останавливаемся. Мэтт обнимает меня сзади. Мне так хорошо, так спокойно — идеально, что снова начинают просачиваться страхи. Не знаю, улавливает ли это Мэтт, или просто совпадение, но он берет меня за руку и тянет в переход.

— Что еще тебя беспокоит, моя писательница? — спрашивает Мэтт, пока мы дожидаемся поезда.

«Что ты уедешь». Но сказать это — словно запустить проклятие, которое действует, только если его произнести вслух.

— Например, я