тенями вокруг обоих глаз. Силы к ней заметно возвращались с каждой ложкой жидкого супа, который рекомендовала жена командира ополчения, но она не желала встречаться с ним взглядом и часами смотрела вдаль, словно что-то искала.

Валерий беспокоился о том, что не может связаться с ней, и к вечеру он больше не мог терпеть. Он взял ее на руки и держал, решив, что сейчас самое время сообщить ей о смерти ее отца. Но когда он вдохнул сладкий жасминовый аромат ее волос, она напряглась и начала вырываться из его объятий, извиваясь и царапаясь, заставляя его отпустить ее. Освободившись, она попятилась с выражением отвращения, которое превратило ее красоту в пародию на саму себя.

— Мейв, — взмолился он.

Она молча покачала головой, и из ее горла вырвался пронзительный стон. Одним движением она взяла перед платья двумя руками и разорвала его до талии. — Это то, чего ты хочешь, — прошипела она, наконец обретя голос, такой же надтреснутый и надломленный, как один из горшков, которые грабители уронили в атриум ее отца. — Ты хочешь этого. — Она взяла двойное изобилие своих грудей в руки и предложила их ему. — Ты заплатил за них. Ты заплатил за меня.

— Нет, — сказал он.

— Да, — выплюнула она. — Ты сделал меня рабыней. Ты купил меня у этого животного… и… теперь… ты… владеешь… мной. — С последними пятью словами она разорвала платье еще сильнее и оказалась обнаженной, ее прекрасное тело все еще носило на себе следы испытаний, царапины, синяки и невидимые пятна нападения Креспо. — Так возьми меня. Разве не так римляне поступают со своими рабами? Берут их, когда им заблагорассудится. Развлекаются с ними везде, где им вздумается.

Теперь она рыдала, но рыдала от всепоглощающей ярости.

— Твой отец… — попытался он сказать.

— Мертв, иначе он пришел бы за мной. Он бы спас меня или умер при попытке, не увидев, как какая-то вонючая свинья изнасиловала и погубила меня. — Она покачала головой, и он знал, что она помнит каждое мгновение своего позора. — Когда я увидела тебя на дороге, я поняла, что я в безопасности. Я знала, что ты будешь сражаться за меня, и что, если ты умрешь, я умру рядом с тобой. Я была бы рада. Вместо этого ты смотрел, как у меня отнимают мою честь. Трус, — прорычала она и бросилась на него, впиваясь ногтями в его глаза. — Трус. Трус. Трус.

Валерий отбивался от нее, хватая размахивающие руки и избегая попадания зубов в лицо. Ее голова моталась взад и вперед, как будто она была одержима, но она все еще была слаба, и дикость ее ярости угасла через несколько минут. Она обмякла в его руках. Он поднял ее хрупкое тело и отнес обратно к своей кровати, где сел в темноте, прислушиваясь к звуку ее прерывистого дыхания.

В какой-то момент ночью она тихо сказала — Ты можешь продать меня снова, если хочешь, потому что я не хочу быть тебе обузой. Но ты должен называть меня другим именем. Я больше не Мейв из триновантов. Я рабыня.

— Мне очень жаль, — сказал он, потому что не мог придумать, что еще сказать.

— Ты бы не понял, — ответила она. — Ты римлянин.

На следующий день, в туманной тишине рассвета, Валерий стоял с Фалько, когда тело маленького торговца несли от виллы к могильнику за Колонией, где была вырыта квадратная яма, десять шагов на десять. Мейв была еще слишком слаба, чтобы прислушиваться, и не слышала, как бард восхваляет его, и не видела, как люди, которых он любил, окружили его любимыми вещами. По крайней мере, несколько сокровищ пережили опустошение Креспо. Киран шел первым, неся амфору каленийского вина, которое Лукулл часто делил с Валерием; затем жена Кирана, Энид, с замысловатым золотым торком, обнаруженным за расшатанным кирпичом в кладовой Лукулла; стройная, темноволосая беспризорница, которую Валерий не узнал, бережно положила игровую доску и фишки рядом со его телом; его лучшая одежда и любимая табуретка; и, наконец, меч его отца,

Когда-то жрец произносил священные слова и совершал жертвоприношения, но все друиды давным-давно были изгнаны с востока. Вместо этого старейшина из поселения на ферме Кунобелина провел обряды, и при этом Валерий позволил своим глазам блуждать по скорбящим.

Помимо Фалько, который был здесь, чтобы представлять совет Колонии, римские купцы и торговцы, нажившиеся на Лукулле, сегодня обнаружили более неотложные дела. Но кузены кельта, тринованты, собрались, чтобы почтить его переход в Иной мир. Они стояли плотной массой во главе с Кираном, высокие, мрачные фигуры, широкогрудые и гордые. Их темные глаза передали Валерию безошибочный сигнал, когда он стоял чуть в стороне от Фалько. В нем говорилось, что они, возможно, давно побеждены, но все еще умеют ненавидеть. Он вспомнил слова Лукулла в ту ночь, когда они вместе напились: есть люди, великие мужи, гордые воины, которые живут в руинах своих сгоревших хижин и смотрят, как умирают с голоду их дети, потому что когда-то они имели дерзость встать на защиту того, что был их. Теперь он видел этих людей своими глазами. Наследники Каратака. В отличие от уступчивых кельтов, которые часто посещали Колонию, они носили длинные туники с поясом поверх узких штанов и толстые клетчатые плащи, накинутые на плечи. Он мог видеть, как у них чесались руки в поисках оружия и боевых щитов. Все, что им нужно было, чтобы сделать их армией, это их копья и лидер.

— Будут проблемы? — спросил он командира ополчения.

Фалько покачал головой. — Я так не думаю. Киран не дурак, и у него есть влияние как среди триновантов, так и среди иценов. Они злы, как и имеют на это право, но они не организованы.

Валерий задавался вопросом, правда ли это, но Фалько знал свое дело.

— Когда вы уезжаете в Глевум? — спросил виноторговец.

— Мой приказ пришел сегодня утром. Первая когорта выйдет через неделю, и я буду с ними.

— А Рим?

— Я буду еще месяц ожидать в Лондиниуме. Кажется, сейчас это не так уж важно.

— Тогда поужинайте с нами в среду. Только старые солдаты, Корвин и им подобные. Клянусь честью, никакого Петрония. Как она?

Он задумался на мгновение. Как описать неописуемое? — Изменилась.

Фалько покачал головой. — Этот человек – чудовище.

— Он пообещал мне расплату, и я поклялся выполнить это