скрывал своей жадности от делового партнера тринованта; действительно, именно это сделало его идеальным противником для Лукулла. Теперь он увидел возможность прибрать к рукам островки в Колонии и – она ахнула от его дерзости – все поместье, этот дом, фермы и охотничьи угодья по выгодной цене от своего «друга» Дециана. Хуже того, когда она снова прочитала письмо, то поняла, что в нем содержится другое, более зловещее послание. Это было приглашение Лукуллу совершить самоубийство. Разве это не было римским способом избежать позора, покончив с собой? И насколько удобнее для сделки Петрония, если бы прежний владелец был мертв.

Ей хотелось поехать в Колонию и столкнуться с этим вороватым, коварным… Нет. Она могла представить себе холодный взгляд, если бы женщина, и притом британка, осмелилась бросить вызов квестору. Он мог бы даже выпороть ее. Помочь ей мог только один человек. Она позвала одного из рабов.

— Отправляйся скорее в Колонию и разыщи трибуна Верренса. Попроси его зайти к торговцу Лукуллу, как только будет удобно. Быстрее!

Она заснула, думая о юном римлянине, а когда открыла глаза, то уже лежала на кушетке в комнате с картинами Клавдия. Свет проникал сквозь щели в ставнях, создавая на стенах и полу замысловатые пестрые узоры. Знакомая обстановка успокоила ее, и она впервые почувствовала надежду. Валерий защитит их. Обычно к этому времени ее отец уже уехал в Колонию, но, когда она проверила его постель, он все еще лежал в ней, одеяло было натянуто на подбородок, а глаза были плотно закрыты. Она догадалась, что он не спит, но решила на всякий случай оставить его. Позже будет время столкнуться с суровыми новыми реалиями их жизни.

Она умылась и оделась, следя за своим внешним видом. Голубое платье сегодня, потому что оно нравилось Валерию. Будет ли он по-прежнему любить ее теперь, когда она бедна? С внезапной ясностью она поняла, что это не имеет значения. Она видела, что их отношения, которые сначала тлели, а затем вспыхнули белым пламенем такой силы, которой она никогда не знала, были мимолетны и, как зимний снег, должны пройти в свое время. Он никогда не говорил об этом, но она знала, что он скоро вернется в свой легион, знала даже, благодаря ее отцу, что его скоро должны отозвать в Рим. В первых лучах их любви она мечтала отправиться туда вместе с ним и стать хозяйкой римского дома, но по прошествии месяцев она поняла, что этого никогда не может быть. Ее мировоззрение ограничивалось Колонией и поместьем, выходящим на реку, но она видела, как Петроний и другие городские всадники смотрели на ее отца; насмешливые взгляды и презрительные улыбки. Лукулл принял их пренебрежение, потому что у него не было другого выбора; спрятал обиду и гнев за маской улыбки. Насколько хуже было бы в Риме? Семья Валерия могла терпеть ее как его жену, но никогда не примет ее по-настоящему. А Рим, несмотря на все описанные им чудеса, был чуждым местом. Это была ее земля. Это были ее люди.

Через два часа она услышала топот лошадей на пути из Колонии и выбежала навстречу Валерию. Ее настроение поднялось при виде безошибочно узнаваемой фигуры римского солдата на коне, очерченной на фоне низкого солнца.

— Это дом Лукулла, августала храма Клавдия? — Голос был отстраненным, но говорившему удалось придать простому вопросу долю угрозы, которая заставила Мейв содрогнуться. Не Валерий, но кто? И почему? Только сейчас она заметила других всадников, сопровождавших солдата, а также четыре повозки с открытым верхом, катившиеся позади.

— Ответьте мне. У меня нет времени сидеть здесь весь день.

Она уставилась на всадника. Возможно, она была напугана, но ее нельзя было запугать. Она была девушкой из триновантов и хозяйкой этого дома. — Это дом Лукулла, — подтвердила она, стараясь, чтобы в ее голосе не было беспокойства. — А я его дочь.

Легионер крякнул и соскользнул с лошади, позволив ей впервые увидеть свое лицо. Глаза, смотревшие на нее, были близко посаженными и холодными. Очень сознательно он позволил своему взгляду пробежаться по ее телу, задержавшись на ее груди и бедрах. Это оставило у нее ощущение какого-то насилия, как будто его глаза были его руками, большими и грубыми, с длинными, покрытыми грязью ногтями. У него были грубые, угловатые черты лица, а выступающий нос в какой-то момент был сломан и плохо поставлен. Его желтоватую кожу покрывали оспины. «Этот человек злится с самого рождения», — подумала она.

— Хорошо. — Он грубо протиснулся мимо нее. — Приведи сюда своего отца. Веттий? Принимайтесь за работу. Помните, все ценное.

Мейв с изумлением наблюдала, как мужчины гурьбой вошли в дом, каждый с большой корзиной. Они представляли собой смесь солдат и рабов, и она никогда не видела более жестоко выглядящей группы людей.

— Подождите! Что вы делаете? — запротестовала она. — Чьей властью вы действуете?

Солдат медленно повернулся и снял шлем. Он посмотрел на нее со слегка болезненным выражением лица, словно не понимая, кто она такая. В то же мгновение ее мир перевернулся, и она оказалась на спине в грязи, уставившись в небо. Каждый нерв в ее теле звенел, а в глазах вспыхивали молнии. Потребовалось мгновение, чтобы понять, что ее ударили. Ее лицо превратилось в массу боли под правым глазом, и она уже чувствовала, как распухла щека. Слезы затуманили ее зрение, когда она изо всех сил пыталась сесть.

Рябой солдат стоял над ней, и она рассеянно думала, не собирается ли он ударить ее ногой. — Если мне придется повторить, — предупредил он, — я тебя свяжу и выпорю. Наконец-то.

Лукулл вышел из виллы на негнущихся ногах с растерянным видом человека, проснувшегося посреди кошмара. Он носил прекрасную тогу, подаренную ему, когда его избрали жрецом, и, казалось, не замечал, что мужчины смеются над ним. Они быстро двигались взад и вперед между виллой и телегами, нагруженными домашними сокровищами, которые он собрал, чтобы стать более римлянином. Теперь римляне лишали его всего.

Мейв с трудом поднялась на ноги и подбежала к отцу, пока лидер вытаскивал свиток из мешочка на поясе с мечом и читал из него без всякого интереса, растягивая слова.

— Властью прокуратора это поместье теперь является имперской собственностью, удерживаемой в качестве залога в счет погашения одного миллиона двухсот двадцати трех тысяч сестерциев, ссуды купцу Лукуллу сенатором Луцием Аннеем Сенекой. У вас есть три дня, чтобы погасить долг или ту его часть,