– Наори? – спросил Гордеев. – Вы сказали… наори?

– Считается, что наори вымерли в конце девятнадцатого века. Были истреблены англичанами. Они же на этот счет придерживаются другого мнения. У моего племени есть разные имена: аканти, конджа. Но сами они называют себя наори. Говорят, что это их древнее имя. Через месяц я вернулся к ним. Вождь не сомневался, что я поступлю именно так. А еще спустя сутки я присутствовал на обряде, этом невероятном действе, – называйте его как хотите. В большом мире часто случаются войны, погибают миллионы людей. Африканские племена тоже редко живут в мире между собой. Но убитых в их стычках гораздо меньше – десятки. Если погибают сотни – это уже величайшие битвы! С поля боя, о котором меня предупреждал вождь, в племя принесли десять трупов молодых мужчин. Они были обернуты в выдубленную кожу диких антилоп. Шкуры развернули. Женщины вопили над трупами мужей, братьев и сыновей, затем их оттеснили и спровадили вон. Мне предложили осмотреть тела. Сомнения не было – души покинули их часов этак шесть назад. Раны – от копий и стрел – были смертельными. Смертельней некуда! Только один умер от кровотечения. На середину площадки, где лежали убитые воины, вынесли котел, от которого поднимался пар, и целую гору широких листьев. Я и раньше видел это растение, усыпанное по краям тонкими ядовитыми иглами, но не придавал ему никакого значения, думал только, как бы ускользнуть от него. До меня долетел аромат варева, он напомнил мне запах укропа. Как рассказал переводчик, это был отвар из двух трав: фуну-фуси, что означает «дитя печали», и авиово – «дитя радости». Точный рецепт от меня скрыли. Стоило отвару поостыть, вождь стал смазывать им трупы и следом облеплял мертвые тела листьями. Растение называлось боатенг, в переводе – «защитник». Я догадался: идет процесс мумифицирования. Но я никогда раньше не слышал, что аканти, конджа или наори, как они себя называли, мумифицируют трупы. Тем более – простых воинов, погибших в бою. В те часы я узнал, что наори погибло значительно больше, около сорока человек, но все остальные были разрублены противниками на куски. Удача во время боя переходила с одной стороны на другую несколько раз, и вот результат – удалось спасти только десять трупов. «Но зачем?» – спросил я. Вождь дал клятву, ответили мне, что погибшие войны вернутся и отомстят их врагам за свою гибель и гибель их сородичей. Так было всегда, пока великое солнце вставало над землей наори. Поэтому враги и трепещут перед ними: никогда не берут наори в плен, а если в бою выпадает возможность, отрубают им руки и ноги, вырезают сердце, отсекают голову и крошат череп. Только под страхом смерти противник не сделает этого. Вот каков был ужас врага перед мщением наори.

– И вы не были удивлены такому повороту событий? – спросил Гордеев. – Что же выходит: воины, сохранившие тела, должны ожить? Встать и пойти?!

– Как же не был? – язвительно усмехнулся Скороходов. – Очень удивлен! Но выражения дикарей очень часто иносказательны. Я выжидал… смотрел… Бальзамирование трупов длилось почти весь день. А потом тела десяти погибших воинов, смазанные варевом из двух трав и обложенные с ног до головы листьями боатенг, зашили в кожаные мешки и оставили, охраняемые надежной стражей, лежать там же, куда их доставили с места сражения. В тени, под крышей из пальмовых листьев. Что до вождя, то он сел среди трупов и стал читать известную только ему молитву… Представьте мое нетерпение на следующий день, на второй, на третий… Племя затаилось, никого не было видно и слышно, деревня точно вымерла. И только стража стояла день и ночь – под полной луной и раскаленным солнцем, охраняя трупы. И читал свою молитву вождь. Но в полдень третьего дня все изменилось. – Скороходов с любопытством взглянул на собеседников – в первую очередь на того, кто задавал вопросы и уже давно смотрел нервно и подозрительно, и другого – неисправимого молчуна. – Город наори ожил, племя потянулось к центральной площади. И вот когда солнце было уже в зените и, казалось, в раскаленных от пекла кожаных мешках трупы должны были раздуться, лопнуть и оглушить всю округу зловонием, случилось то, господа, чего я предположить никак не мог… В мешках началась возня – я видел, как руки и ноги тыкались в кожаную оболочку, точно у малыша незадолго до родов, упирающегося в живот матери, так что можно различить ладонь, колено или пятку. Сила толчков нарастала, а потом первая рука разорвала темницу, за ней вышла на свет нога недавно убитого воина, вырвалась к испепеляющему солнцу голова… Не прошло и четверти часа, как все десять мешков были порваны в клочья. Вождь, не переставая, читал молитву, а люди, восставшие из праха, окружили его и пали перед ним ниц.

– А не могло случиться подмены за эти три дня? – спросил Гордеев. – Ведь вы же, Федор Иванович, не следили за происходившим каждую минуту?

– Нет, не могло, потому что у меня хорошая зрительная память. Я прекрасно запомнил лица покойных, их татуировки, а главное – раны. Повторяю, я врач, хирург. Их раны затянулись, превратившись в едва заметные шрамы. Еще я заглянул в их глаза и узнал двух своих телохранителей, один из которых был жив и улыбался мне с чувством выполненного долга, даже когда все его органы оказались растерзанными львиными клыками и когтями! Это были зомби! Восставшие мертвецы!

– Я не верю вам, – сказал Алексей. – Это невозможно.

– Все это было, молодой человек. И я тому свидетель.

Теперь гости Скороходова точно переменили роли. Гордеев молчал, глядя на пустую стопку, а его молодой спутник готов был в любую минуту взорваться.

– Вы – фантазер, – глухо проговорил он.

Скороходов уничтожающе улыбнулся:

– Все это было.

Алексей привстал со стула и потянулся к нему.

– Фантазер и лжец.

– Напрасно вы меня оскорбляете в моем же доме, молодой человек: я не лжец. И не фантазер. Вы сами напросились ко мне в гости на этот рассказ. Я же все видел собственными глазами!

Алексей сел на место, но чувства так переполняли его, что он не мог даже говорить.

– Спустя несколько дней десять воинов-зомби по приказу вождя наори напали на своих врагов и уничтожили более сотни солдат, – продолжал Скороходов. – А потом вырезали всю их деревню – женщин, детей и стариков. Четверо из них погибли, и то лишь потому, что их,