Азаревич неожиданно для себя громко вздохнул, не заметив обращенных на него из темноты зала нескольких недовольных лорнетов:

«Как теперь все понятно! Господи, как очевидно все было! Возможно, стоило только открыть глаза, почувствовать, а потом найти нужные слова и просто сказать их, и всего этого могло бы и не быть. Никого бы поймать не удалось, да и чихать на это! Можно было бы вызнать у нее только имя, да и просто пристрелить его потом в подворотне, а Мышецкому написать, что они все дружно ошиблись. Как можно было допустить, что все это происходит здесь и сейчас?! Вот она уже поднимается на свой добровольный эшафот… Как у нее дрожит голос! Неужели она и вправду сделает это?»

Наталья Николаевна, растрепанная, с отрешенным взглядом, словно в полусне, ступень за ступенью преодолела вычурную безвкусно оформленную лестницу и замерла под большой висельной петлей, спущенной к этой минуте с потолка прямо над ее головой.

«Пора!» – Азаревич бросился вперед по проходу и в три прыжка оказался на сцене.

По партеру волной пронесся возбужденный клокочущий вздох.

Потом наступила тишина. Кто-то поспешил закрыть занавес, и теперь его багровые крылья под лязг неповоротливого механизма и шелест тяжелой бархатной ткани устремились к центру сцены, все более и более укрывая ее от взоров зрителей. Зал обескураженно шептался, распространяя в воздухе напряжение, подобное электрическому. Медленно закрывающийся занавес, задев плечо Азаревича, наконец поглотил и эти последние звуки.

– Стойте! – крикнул воролов в словно ватную пустоту, и Наталья Николаевна, будто завороженная, посмотрела на него сверху. – Спектакль закончен! Вам больше нечего играть в этой сцене…

– Вы ошибаетесь, – услышал он знакомый голос, – спектакль только начался!

Азаревич обернулся на этот голос и направил револьвер в сторону края сцены, за кулисы, туда, где у рычагов обычно стоит рабочий, открывающий и закрывающий занавес, или же актеры, которым пришло время выходить на подмостки. Это был самый незаметный, самый тайный, надежно укрытый от чужих глаз угол, где всегда темно и со стороны никого не видно. Но сейчас Азаревичу было видно все. Ствол его оружия был направлен точно в бледное лицо Моти Полутова…

…Он вышел от штабс-ротмистра и вдохнул полной грудью холодный влажный воздух. Словно заново родился! Матвей Васильевич… Матвей Васильевич Полутов. Новый человек, новый полк, новые лица, новая квартира, новый мир на самых задворках империи. Лишь мудрость старая, как у векового дуба, пережившего не одну войну и не один мор, как у змеи, в очередной раз сбросившей кожу и устремившейся из своего старого гнезда в новую жизнь навстречу солнцу…

Как хорошо улыбнуться ему, этому усталому осеннему светилу, с трудом проталкивающему свои лучи сквозь низкие холодные облака! Да, в прошлый раз все получилось очень мило. Простенько, но со вкусом! Правда, в последний момент та девушка вдруг изволила «передумать», но это было так забавно! Она так и не успела понять, что все это игра, что нет никакой любви, и никакой трагедии тоже! Их просто создали, и она поверила, глупенькая! Пикантно, да! Черт возьми, это дело удивительно тешит самолюбие! И с каждым разом все больше. Никакого сравнения с тем первым случаем, из-за которого, собственно, и пришлось надеть армейский мундир… Сколь многое возможно, если только захотеть и проявить хоть толику вдохновения и изобретательности! Даже удивительно…

Доставив свои вещи на квартиру, отрекомендовался там прибывшему неделей ранее офицеру. Этот Келлер – удивительно скрытный тип! Скорее даже замкнутый. Никакого любопытства! Стоило ли держать под парами красивейшую историю собственной жизни?! Столько фантазии насмарку!

На выходе столкнулся еще с одним. Тоже здесь дней десять. Задал ради приличия пару вопросов, но был деликатен, не навязывался. Этот Федоров будет поинтереснее немца. С ним можно сойтись…

На второй вечер отправился в театр. Да, в этом маленьком пограничном городишке есть настоящий театр! Ни секунды промедления! На спектакль!..

– …Выходите оттуда, мой милый Васенька, – проговорил Полутов, – а то Петр Александрович в полутьме возьмет да и не заметит моего револьвера, направленного вам прямо в живот. А мне бы не хотелось уведомлять его об этом, нажав на курок! По крайней мере, сейчас…

Из-за деревянной бутафорской колонны появился Любезников с беленым лицом, в нелепом платье и парике с чепцом. Он, пошатываясь, шагнул к Полутову. Азаревичу доводилось видеть эту походку – походку человека, внезапно взглянувшего в глаза смерти.

– Вы умница, Васенька, – хихикнул Полутов, а затем изящно, почти танцуя, обогнул графинины широкие юбки и встал за актером, приставив револьвер к его виску. – Прекрасный мундир, Петр Александрович, прекрасный! Он, несомненно, вам к лицу! А где же вы оставили все ваши звездочки с погон? Они оказались для вас недостаточно хороши? А мы-то, недотепы, гадали за стаканом вина, отчего вы в ваших летах еще поручик! Давно ли в капитанах, ваше высокоблагородие? И за какие заслуги, позвольте узнать?

– За ваше племя! – Азаревич не сводил глаз с Полутова. – Наташенька, вы слышите меня? Это он застрелил Шипова! Вы же помните, как они дружно ждали вас после спектаклей, смеялись, шутили, пили шампанское, читали стихи и пели под рояль? А как Шипов перевязывал ему порезанную бокалом руку на балу в Собрании, помните? А как они пару дней спустя вместе пили кофе и делали этот чертов корсет? Ведь он просто застрелил его! Подло, в спину!

– Что вы такое говорите? – крикнул Полутов, и Азаревич заметил в его голосе нервические нотки. – Зачем он мне нужен? Шипов – обыкновенный дурак и болтун! Он так ничего и не понял…

…Они сидели у камина в небольшой зале над сценой. Внизу готовились к репетиции. Сегодня прогоняли заключительную сцену с карточной игрой, где Наталья Николаевна не принимала никакого участия, и потому нынче вечером она была свободна. «Премило надоедливый Мотенька», как говорила Екатерина Павловна, просто не мог упустить такой момент. Момент и действительно был подходящий.

Долгие доверительные разговоры приносят свои плоды – это доказывал уже не первый проделанный медицинский эксперимент. Боже, как не везет в жизни, в любви, в карьере, а теперь еще и ссылка в этот всеми забытый Благовещенск! История эта явно пришлась бывшей балерине по душе. Она сперва просто горячо сочувствовала, а сейчас, месяц спустя, уже сама, наивно полагая, что мысли, появившиеся в ее голове, принадлежат только ей, делилась своей тоской – той самой, что так необходима в этом тонком деле. И даже более глубокой, чем можно было предположить! Достаточно было