Шрифт:
Закладка:
Сегодня же был самый важный день – день посвящения в план. Она слушала, белая как мел, но не перебивала и не роптала. Почва оказалась прекрасно подготовленной.
«Все окружающие прекрасно видят, в каком вы положении, и поймут вас. Все ведь все замечают, и происходящее раз за разом всех устраивает. Поступить так – это даже гуманно, человечно. Вот, например, если я несчастен день, месяц, год и более, то зачем мне это продолжать? Добровольный уход – это облегчение, даже, можно сказать, счастье. Это тот шаг, который всеми одобряется. Все это воспевание Клеопатр, Джульетт, Пиковых дам – это же поощрение со стороны общества! Сколько красивой музыки написано об этом, сколько толстых романов и изящных пьес! Вы ведь играли в «Грозе» Островского? И шекспировскую Офелию тоже? Тогда вы согласитесь, что люди идут в театр смотреть на самоубийство, и им это нравится, потому что самоубийство – это облегчение. Если это произойдет, вы не сделаете никого несчастным, все они только запомнят прекрасную актрису, запомнят фантастическую премьеру, запомнят этот вечер как самое яркое событие их жизни…»
За дверью что-то скрипнуло. Для окончания репетиции было еще слишком рано. Наталья Николаевна сидела и смотрела в огонь. Казалось, она была где-то глубоко-глубоко в себе. Спрашивать ее о том, слышала ли она что-то, было бесполезно.
Пришлось выглянуть в узкий темный коридор, оканчивающийся лестницей, но там никого не было. Показалось? Нет, чья-то большая тень вдруг выскочила из-за двери, и сознание на мгновение померкло. Тьфу! Какая же здесь грязь на полу у этих возвышенных служителей Мельпомены! Дьявол, как же больно! Почему насморк? Кровь? Откуда? Только бы встать… Только бы найти опору! Нет, это не подойдет! И вот все вокруг уже усеяно белыми розетками цветов, и в израненный нос бьет этот внезапно разлившийся по коридору пряный терпкий запах хризантем… Все-таки надо непременно подняться! Так, кажется, сейчас с этим помогут! Эй, эй! Нет, так только задушите…
«Вы безумец!»
Знакомый голос!
«И подлец!»
От Шипова привычно пахло вином, но взгляд его был трезвым и не оставлял сомнений в том, что тот прекрасно продуманный монолог слышала не только Наталья Николаевна.
Может, стоило попробовать объясниться?
«Это лишнее! Я прекрасно все слышал. И готов повторить все до последнего слова нашему штабс-ротмистру!»
Подслушивать – не самое достойное занятие для офицера! Нет, ухо тоже бы пригодилось целым, если вы не против!
«Поднимайтесь, мерзавец, и не шумите! – Шипов снова навис сверху мрачной скалистой тенью. – Я не хочу, чтобы мое открытие стало достоянием всей труппы! И Наталью Николаевну тоже не смейте беспокоить! Она будет только расстроена, что моя корзина цветов изуродована об такого проходимца, как вы!»
В ушах гудело, и казалось, что стены дышат, то расширяясь, то сужаясь. Голову все плотнее заполнял туман. Черт, что бы придумать? Ну, довольно толкаться! Каждую секунду теперь словно под конвоем! Навстречу никого… Молча оделись. Вышли наружу, в мерзкий промозглый ветер…
Дуэль?
Голова, то ли от неожиданно озарившей ее мысли, то ли от освежающего ледяного дыхания реки, прояснилась.
Поручик! Разрешим нашу ссору дуэлью!..
– …Что же Шипов понял неверно? – спросил Азаревич. – Разве вы не пытались заползти в душу девушки, надломленной неожиданным ударом судьбы?
– Я пытался помочь ей заполнить пустоту в ее душе, родившуюся из-за всех вас! – отозвался Полутов. – Равнодушие, пустословие, лицемерие, похоть, преследование, превращение в вещь – вот какими гнусными харями повернулся к ней мир. Я стал ей в нем единственным другом.
– Почему вы решили, что вам нужна именно она? С чего вы взяли, что ей нужна ваша дружба?
– Благодаря любезности Михаила Алексеевича! Он мне очень помог! Я многим обязан ему!
– И Федоров со всей своей чувствительной натурой не сумел разглядеть опасность?
– Он самолюбив и самовлюблен. Но кто из нас без греха? Хотя риск оказаться марионеткой в чужих руках в этом случае действительно велик…
…Визит в местный театр обернулся горьким разочарованием. Темно, холодно, уныло. Ветхие безвкусные декорации, бездарные и жеманные актрисы: ни чувств, ни надрыва… Пустота! Вон та вот только что-то из себя представляет – молоденькая, темноволосая, с печальным взглядом и поджатыми губами. Поет недурно, но не более: не достает силы звука, напора, страсти. Двигается изящно, плавно, но словно танцовщица с пудовой гирей на лодыжке. Бьется как раненый лебедь…
«Интересно, не правда ли? Такие эмоциональные руки, стан и все тело, и такое почти совсем равнодушное лицо. Вас тоже это смущает?»
Сзади кто-то сидел.
Федоров, и вы здесь? Как это сразу не вышло вас заметить?
«Да, тут перед нами печальная история. Талантливая многообещающая балерина, блеск огней, поклонники, цветы, комплименты, жизнь, наполненная искусством… А потом непоправимое: понесшая испуганная лошадь, погибший городовой, попытавшийся спасти девушку, тяжелый перелом ноги, и больше ни царапины! Рок…
Как много он о ней знает! Поклонник?
«Не совсем. Я, конечно, не сторонюсь женского общества, но сейчас мои желания и стремления несколько шире. Впрочем, на Стрепетову, несомненно, можно любоваться, но только издалека. Да, это из-за нашего общего знакомого – господина Келлера. Он странный…»
Как все просто! Чтобы устроить встречу с Лозинской, понадобилось несколько дней поджидать ее у подъезда ее дома и разыгрывать совершенно нелепую сцену, а для знакомства с Барковой пришлось даже забираться на дерево и читать ей в окно какие-то глупые стихи и петь романсы. А сейчас все идет как по маслу, само в руки.
Теперь этот Федоров предложил организовать знакомство с труппой и заодно показать свою маленькую временную мастерскую. Он, оказывается, вдобавок к привязанности к театру малюет картины в свободное от службы время. Оригинал!
Наверху, над залом, среди лабиринта коридоров, за маленькой боковой дверью притаилась небольшая освещенная полукруглым окном комната с убранным изящной скатертью столом, диваном, несколькими мягкими подбоченившимися стульями и каким-то мольбертом в углу.
«Вот тут
