Шрифт:
Закладка:
Утром… Да, кажется, утром я проснулся от свиста, который пронзал мой висок, как если бы туда вкручивали большой и тупой шуруп.
Я с трудом открыл глаза.
Вчерашняя комната… Ого, я здесь еще и ночевал? Вчерашняя комната едва заметно плыла вокруг меня, как карусель на ярмарке. Я лежал на своей широкой лавке, под головой моей темнела коричневая кожаная подушка, а сам я был накрыт от шеи до ступней большим серым шерстяным солдатским одеялом.
Я поднял голову и, откинув свое покрывало, оглядел себя: да уж, спать в сюртуке и жилете, да еще и обутым в сапоги мне еще не доводилось!..
Очередная свистящая трель заставила меня вздрогнуть и поморщиться. Я обернулся на звук: Данилевский-старший стоял под лампой перед зеркалом небольшого умывального прибора на колесиках и брился, фальшиво насвистывая что-то из Вагнера.
– А, вы проснулись? – сказал он, наконец-то прекратив свои музыкальные упражнения. – Это хорошо, а то у меня служба… Кстати, уборная – вот там… – и он указал концом лезвия бритвы на маленькую дверь в стене.
Вернувшись, я увидел на столе два стакана с мутной жидкостью, тарелочки с семгой и с красной икрой, чашки с кофе и большую сковороду с горячей яичницей.
– Только не говорите мне, что в этих стаканах… – попытался я неуклюже пошутить, превозмогая сильную головную боль.
– Нет, совсем не то, что вы подумали, – улыбнулся следователь. – Отличный рассол! Всячески рекомендую. И от яичницы отказываться тоже не стоит. Вы даже, наверно, не подозреваете, сколько она стоит в этом заведении!..
– Я не хочу затруднять вас расходами в связи с нашей встречей… – начал было я, но Петр Дмитриевич перебил меня:
– Не беспокойтесь! Это заведение отпускает мне подобные ужины и завтраки по особым расценкам.
– Каким же? – спросил я, залпом опорожнив свой стакан с рассолом, действительно весьма вкусным.
– Я иногда могу тут переговорить со здешними посетителями, а здесь ведь появляются только лучшие представители как дворянского, так и купеческого общества. Это позволяет не допустить множества ненужных слухов и сплетен. В ответ же наше ведомство всячески оберегает предприятие Бубновского как источник огромного количества сведений. Ну и на некоторые неприятные инциденты мы тоже можем закрыть глаза: здесь порой случаются самоубийства, и огласка способна нанести сокрушительный удар по реноме заведения.
– То есть здесь просто очередное дно для людей с деньгами?
– Нет, что вы! Деньги здесь решают далеко не все. Это, скажем так, закрытый клуб, вроде английского, только чуть иного свойства. Попасть сюда можно лишь по рекомендации, и, поверьте, очень весомой. Дам, пусть даже самого высокого положения, вы здесь, например, не увидите никогда, ибо вход сюда им заказан. К слову, заведение Бубновского сохранило очень много репутаций, поскольку богатые мещане, армейские генералы, купцы первой гильдии или даже князья, будучи в непотребно пьяном виде, не пугают прохожих ночью на московских улицах, а спокойно, тихо-мирно, как и мы с вами сегодня, просыпаются поутру вот на этих самых лавках и радуются, что есть в городе хоть одно место, где можно позволить себе пьяный разгул без опасений на следующий день встретить о себе в утреннем дешевом листке колкую заметку, тиснутую для охочей до потехи черни. Такие вот комнаты, как эта, занимают вперед, часто за месяц-два, а в Масленицу сюда так и вовсе не попадешь: все расписано! И стоит, опять же повторюсь, этот «нумер» весьма немалых денег. Так что, несмотря на скромность обстановки, предлагаю насладиться всеми ее преимуществами. Яичница у них всегда отменна! Покорнейше прошу, присоединяйтесь! – Данилевский-старший заложил салфетку за воротник и с удовольствием принялся за еду.
У меня аппетита не было, но пряный запах кофе и аромат, сочившийся из сковородки, все-таки заставили меня придвинуть ближе тарелку и вооружиться вилкой.
После завтрака и чашки и вправду отличного кофе голова моя заметно прояснилась, и я почувствовал себя вполне сносно.
– Я очень благодарен вам за ваш рассказ, – сказал я, отставляя в сторону тарелку, – но в чем все-таки цель нашей встречи?
– В том, что вы, Марк Антонович, влезли в осиный улей, – ответил мне следователь, – но я готов вам помогать, и не потому, что вас всячески рекомендует мне мой племянник, а потому, что я привык все же раскрывать дела, за которые я берусь. И потому, что не вижу смысла в своей работе, если люди на улицах и в лечебницах у нас будут десятками умирать от подозрительной «холеры» или «дизентерии», как охотно пишут нерадивые доктора в их скорбных листах. Я не могу быть уверенным, что меня не отправят в отставку раньше Кобрина, но, если на своем месте я могу что-то предпринять, я это сделаю. Считайте, что я выполняю свой профессиональный долг так, как я его понимаю. И делаю это по трезвому расчету: Грузнов собирался бежать и потому едва ли представлял угрозу для своих убийц. А это значит, что любой из нас – я, мой племянник, вы – находится в той же опасности, что грозила ныне покойному Грузнову. И напасть первым будет правильнее! Барсеньев еще мог тихо и незаметно уехать обратно, но мы с вами уже, боюсь, нет. Выходит, нам остается лишь тщательнее следить за тем, что мы едим и пьем, и бороться, – Данилевский-старший протянул мне руку. – И не думайте возражать, что, мол, не хотите втягивать меня в эту историю: я уже погряз в ней куда больше вашего.
– Спасибо, Петр Дмитриевич! – я пожал его ладонь. – Похоже, я обзавелся по-настоящему сильным союзником!
– Что же, Марк Антонович, тогда будем считать наше знакомство состоявшимся. А теперь разрешите мне откланяться! Пора на службу! – кивнул мне в знак прощания следователь. – Если вам понадобится что-то мне сообщить, можете смело располагать моим племянником…
Вечером того же дня ко мне в гостиницу зашел Корзунов.
Его появление помогло мне все же вынырнуть из хмельной дремоты, в которой я пребывал с того самого момента, как добрался домой из заведения Бубновского.
Сунув прислужнику монету, Корзунов отправил его за горячим самоваром.
Через четверть часа я, набросив на сорочку домашний халат, уже устраивался
