– Если вы для этого пригласили меня сюда… – я поднялся из-за стола.

– Оставьте, Марк Антонович, оставьте! Это я сказал бы им, но не вам. Присаживайтесь снова, и давайте выпьем! Можно не чокаясь, ибо нам есть кого помянуть…

Мы опрокинули наши рюмки. Водка обожгла мне горло, и я постарался утихомирить горечь, быстро закусив выпитое соленым огурцом. Петр Дмитриевич же закусывать не спешил – наколов на вилку кусок жирной селедки и выкладывая его на толстом ломте черного хлеба, он проговорил:

– Студенческая жизнь несколько отдалила Андрея от меня. Однако я строго следил за племянником, который, кстати, все еще находится на моем содержании: после смерти брата я полностью взял на себя обеспечение его семьи – жены и сына. Это не всегда просто, принимая во внимание размер платы за учебу, но вполне подъемно, учитывая отсутствие семьи у меня самого и мою собственную неприхотливость. Но все эти молодежные веяния, эта вечная жажда бунта!.. Я опасался, что учеба дурно повлияет на него, подтолкнув к близкому знакомству с представителями всяких радикальных кружков. Это могло очень пагубно отразиться как на моей службе, так и на самой возможности Андрея получить должное образование, которое, как я считаю, ему совершенно необходимо. Хотите еще? – следователь, отправив в рот кусок хлеба с селедкой, снова потянулся за штофом. – Я никогда бы не подумал, что беда зайдет совсем с другой стороны.

– А что же случилось? – уточнил я, закладывая за воротник салфетку.

– О том, что Андрей впутался в историю с завещанием, я узнал только зимой. Да, только зимой… Когда его серьезно избили, я не увидел в этом ничего подозрительного, посчитав все случившееся лишь пьяным кабацким кулачным боем. И это я, который привык днями и ночами изучать и исследовать следы побоев, порезы, пулевые раны и прочие улики! Что ж, проглядев сомнительные обстоятельства в собственном семействе, я узнал обо всем непростительно поздно. А мог бы и не узнать вовсе, если бы не я первым прибыл на место убийства купца Грузнова.

– Так это вы вели его дело? – замер я от изумления.

– Веду, – поправил меня Петр Дмитриевич, – ведь преступники так и не найдены…

Он опрокинул в глотку содержимое своей рюмки и, закусив, продолжил:

– Однажды дома я просматривал некоторые документы по этому делу, которые ранее сам и составлял. Когда Андрей, сунув нос в мои бумаги, случайно увидел фамилию убитого, он побелел. Такое редко можно заметить за моим не особенно склонным к меланхолии племянником, и потому я заподозрил неладное. Ну, а допросы-то я проводить умею!.. Хотя, по правде сказать, Андрей и не пытался что-то от меня скрывать. Так я узнал о его знакомстве с Барсеньевым и причастности ко всей этой истории с завещанием. Если меня когда и мог хватить апоплексический удар, так вот после этого разговора уж точно… Поверите ли, меня уже лет двадцать совсем не мутит от вида отрубленных голов, выловленных в Москве да в Яузе, и от осмотра квартир да съемных углов со следами поножовщины после рождественских и масленичных гуляний. Но то, что Андрей оказался косвенно близок к делу Грузнова, стало для меня ошеломляющей новостью. Да, мне жаль юного Барсеньева, но не более: я, к сожалению, часто вижу смерть, и погибшие незнакомые люди для меня всегда остаются лишь буквами в служебном отчете, иначе в своей профессии я бы не выжил. Сгорел бы душой да спился б к чертовой матери, как это довольно часто и случается с нашим братом! А я – вот он, служу в меру собственных способностей, возможностей и разумения…

Подхватив вилкой с тарелки огурец, Данилевский-старший принялся жевать его, внимательно изучая меня взглядом.

Я занялся тем же, не проронив в ответ ни слова.

– Раз так, то я продолжу, – сказал следователь, когда с огурцом было покончено. – Вы уж выслушайте меня.

Я кивнул:

– Извольте говорить!

– Итак, наш с Андреем разговор закончился довольно мудрым, на мой взгляд, решением: он пообещал мне не ввязываться в любые истории, связанные с Кобриными, и держаться от всего этого как можно дальше. И, кажется, все улеглось. Но прошло некоторое время, и в газетах появились заметки о вашем притязании на наследство Савельева. Эта новость всколыхнула умы многих людей. Я мечтал, чтобы эти газетные колонки не попались на глаза моему племяннику, но прекрасно понимал, что слухи не обойдут его стороной. Результат был закономерным: разыскав вас, он пришел ко мне с просьбой освободить его от обещания хранить непричастность к делам князей Кобриных. Душой я был готов к этому, и мой любезный племянник даже не подозревает, сколько бессонных ночей я провел в размышлениях обо всей этой истории…

– Вы просите меня не допускать Андрея до моего разбирательства с князьями? – спросил я.

– Вы меня все-таки перебили! – сказал Данилевский без тени недовольства в голосе и налил мне и себе по третьей рюмке. – Хорошо, я вам отвечу: я хотел бы об этом попросить, но не стану.

– Не частите, – мотнул я головой, присматривая на столе закуску посерьезней.

– Надеюсь, у вас нет нынешним вечером каких-то важных дел, – улыбнулся следователь. – Наш разговор будет еще долгим, ведь у меня к вам тоже есть вопросы. Да и на ваши я еще не ответил…

– Вы не будете препятствовать Андрею? Почему?

– Потому, что для него довольно многое значит понятие чести, как бы старомодно это сегодня ни звучало. Да и для меня в его возрасте это слово тоже не было пустым звуком. Иначе я бы не стал добиваться своей должности…

– Этого все равно слишком мало, как мне кажется… – неуверенно начал я.

– Я сам хочу вам помочь, – прервал меня Данилевский-старший. – Вот, наверное, и весь сказ.

– Почему же?

– Вам стоит знать подробности того дела с Грузновым, – уклонился следователь от прямого ответа.

– Я весь внимание! – я отложил вилку в сторону.

Петр Дмитриевич поглядел на меня уже чуть помутневшими глазами:

– Меня вызвали на место, как только обнаружили труп. Нашла его прислужница, которая обычно прибиралась у Грузнова. С ней от увиденного случился припадок, и по приезде, когда рядом уже находились дворник и еще несколько обитателей дома, я не смог задать ей ни единого вопроса: несчастная просто билась в истерике, поэтому я поручил ее приехавшему со мной врачу, а сам отправился в комнату…

Он расстегнул ворот мундира. От неловкого взмаха руки одна медная пуговица отлетела прочь и, звеня, покатилась по полу.

Данилевский-старший, не обратив на это внимания, продолжил, казалось, вспоминать свой когда-то составленный по всем правилам доклад:

– Посредине