Шрифт:
Закладка:
— Давай, Ширам, — твердила царевна. — Сам же сказал: если догонят, убьют. Нельзя останавливаться!
Она волокла саарсана сквозь туман, думая лишь о том, чтобы не упасть в сугроб. «Проклятый накх! — с ненавистью думала она. — Такой мелкий — и такой тяжелый! Как он посмел дать себя ранить! Это он должен нести меня на руках в убежище, а не я его!» А в следующий миг ее начинала разбирать злость на себя и терзало чувство вины. Почему она не заметила, что Ширам хромает? Как только позволила ему отдать ей коня и идти пешком с раненой ногой?
Ширам оступился и упал на колено. Аюна застонала от злости и отчаяния — она вовсе не была уверена, что сможет поднять его. А останавливаться нельзя — это она очень хорошо понимала. Смерть витала рядом, меняя обличья. Та смерть, что гналась за ними с воинами Аршага, была быстрой и жестокой. Та, что сторожила их на перевале, беззвучно летела рядом, глядя синими глазами и улыбаясь. Она была тихой, медленной и, пожалуй, даже приятной…
Аюне вдруг почудилось позади в метели ржание лошадей, и от ужаса ее окатило волной то ли мороза, то ли жара — она и сама не поняла. Что будет с ней и саарсаном, если их поймают? Ширама, разумеется, убьют — и повезет, если быстро. Аюне вспомнилось, как венды срезали кожу с пленных… Она была уверена, что накхи способны и на худшее. «Они — не люди, а всего лишь двуногие змеи…»
Ну а она, солнечная царевна, дочь Исвархи на земле, — ничто, пустое место для змеепоклонников. Злобные сестры Найи, пожалуй, будут рады отдать ее жизнь в жертву их ядовитой Матери. Или Аршаг оставит ее среди своих женщин исключительно ради того, чтобы хвастаться другим саарам новой рабыней — сестрой государя Аратты… Какой позор!
— Вставай! — зашипела она, дергая саарсана за руку. — Не время отдыхать!
Ширам, хоть и едва понимая, что происходит, услышал ее. Упрямо склонив голову, он приподнялся, вставая на ноги. Аюна, за плечо которой он при этом с силой ухватился, чуть не упала под ломающей спину тяжестью. Какой-то миг ей казалось, что Ширам не поднимется, но она недооценивала его силу и упорство. Саарсан отпустил ее плечо и зашагал в белое облачное марево с таким видом, будто твердо знал, куда идти. Царевна поспешила за ним. «А если он умрет? — промелькнула у нее мысль. — Отец Исварха, что будет со мной?!»
Тишину не нарушало ничего, кроме скрипа снега под их ногами. В то же время начали редеть окутывавшие перевал облака. Сплошной мутно-белый сумрак сменился вихрем стремительно летящих куда-то клочьев. Налетел порыв ветра — и последние остатки облаков сдуло прочь, а перевал залил ослепительный свет луны. Аюна и Ширам стояли в снегу под усыпанным звездами небом. Со всех сторон понимались к небу заснеженные горные пики. Никто прежде не осмеливался подниматься на Арза Эреди в начале зимы.
Ширам повернулся к царевне и поднял руку, куда-то указывая.
— Там… — едва выговорил он.
Совсем недалеко от них, чуть выше, напротив сияющего россыпями звезд неба, темнел силуэт приземистой, похожей на каменный склеп хижины с плоской крышей. Аюне бы обрадоваться — но царевна не ощутила ничего, кроме невероятной усталости.
* * *
Казалось, до убежища было рукой подать, но путь до него через снежную целину показался царевне бесконечным. Она даже не подозревала, что можно так уставать. Мертвенный, пустой воздух как будто вовсе не годился для дыхания. Наконец они достигли неведомо кем сложенного домишки без окон. На крыше лежал огромный сугроб, низкую дверь пришлось откапывать. Аюна с трудом разгребла снег у входа и, дергая дверь, сумела открыть ее настолько, чтобы можно было протиснуться внутрь. Святое Солнце! Внутри было, кажется, еще холоднее, чем снаружи! Но по крайней мере, тут не было ветра.
— Дрова и огниво, — послышался шепот накха.
— Ширам, я никогда…
Больше саарсан не сказал ни слова — упал ничком на земляной пол и потерял сознание, а может, и умер. Сколько ни тормошила его Аюна — не отзывался. Пришлось ей оттащить безвольное тело в угол, на подобие лежанки, еле заметной в темноте, и самой разводить занемевшими руками огонь в обмазанной глиной печке. Это заняло куда больше времени, чем она надеялась. К счастью, кто-то оставил в хижине запас дров, как это было принято у пастухов и охотников. Правда, дрова больше напоминали обледеневшие бруски и не желали разгораться. Искры напрасно сыпались из-под кресала на мох, который от тепла не загорался, а лишь оттаивал и размокал. Слезы отчаяния сочились из глаз царевны, и только одна мысль понуждала ее не оставлять попыток: если она не разожжет огонь, то они точно не переживут эту ночь.
Наконец язычки пламени перестали гаснуть, едва родившись, и дрова неохотно начали тлеть. По стенам побежали отблески пламени, темнота расступилась. Аюна опустилась на колени у печки и замерла, протягивая ладони к огню. В окоченевшие пальцы медленно возвращалась кровь, обжигая болью, но это было знаком, что руки оживают. Она долго сидела, почти обняв печку, пропитываясь теплом. Она сидела так, пока не ощутила, что засыпает.
«Ширам… Как он?» Спохватившись, она встала и присела на край низкой лежанки у противоположной стены, на которой ничком лежал накх… Жив ли он еще? Аюна попробовала перевернуть его на спину и задела обломок стрелы, торчащий из раны в плече. Ширам застонал, так и не очнувшись. «Надо вытащить наконечник и перевязать рану, — подумала девушка. — Иначе горячки не избежать…»
В хижине между тем понемногу становилось теплее. Изо рта еще вырывался пар, но уже можно было снять плащ. Аюна набросила его на саарсана, нашла глубокую плошку на каменном подобии полки, набрала в нее снега, поставила на печку. Рядом отыскался небольшой масляный светильник.
Снег растаял, но вода так и не закипела, лишь нагрелась. Аюна отпила немного, жмурясь от удовольствия. В домишке пахло дымом и мокрыми шкурами. Стены уже не
