Шрифт:
Закладка:
Долой бездельников, болтунов и сплетников! Соблюдайте солдатскую дисциплину, содержите в исправности ваше оружие, ваше снаряжение, ваше обмундирование.
Пусть каждый из вас служит примером для другого; пусть каждый внесёт в дело самое лучшее; пусть каждый делает больше, чем требует от него приказ. Тогда ни один большевик не ступит на немецкую землю. Тогда мы опять будем скоро по ту сторону этих гор. Тогда фюрер выиграет время, чтобы с новым оружием в надлежащий момент нанести ответный удар так, что противник потеряет способность слышать и видеть!
Поэтому, солдаты 6-й армии, держитесь ради нашего любимого отечества, ради нашего фюрера и его народа, ради наших жён и детей на родине. Кто сдаётся без борьбы, тот погиб.
Всем силам наперекор. Твёрдо держаться, никогда не сгибаться, храбро сражаться! Призовите на помощь десницу Господню!»
Как бы в противовес этой длинной приказной тираде, в которой смешались бахвальство и отчаяние, газета 2-го Украинского фронта «Суворовский натиск» призывала предельно кратко:
«Солдат Родины! Ты сражаешься в сердце Карпатских гор. Тебя окружают седые вершины-великаны. Нелегко здесь воевать. Узкие ущелья, бурные горные реки встают на твоём пути. Но ты везде пройдёшь. На то ты русский солдат...»
Наступление «орлов Малиновского» продолжалось. Топографы еле успевали склеивать оперативные карты. Когда-то на обрезах значилось: «Можайск», «Волоколамск», «Истра», «Клин», потом: «Днепропетровск», «Харьков», «Запорожье». Теперь же на полях топографических карт стояли названия государств: «Румыния», «Болгария», «Югославия», «Венгрия».
Когда в октябре 1944 года фронт Малиновского вёл тяжёлые изнурительные бои в Венгрии, в Москву пожаловал с визитом английский премьер Уинстон Черчилль. Он был чрезвычайно встревожен советским проникновением на Балканы и в Центральную Европу и поэтому тщательно готовился к предстоящим переговорам со Сталиным. Черчилль готов был пожертвовать Румынией и Болгарией, уже почти согласившись включить эти страны в сферу советского влияния, но решил стоять насмерть и не позволить Сталину взять под свою опеку Венгрию, Югославию и тем более Грецию.
Союзники не так давно высадились в Нормандии, положив, таким образом, начало долгожданному второму фронту. Английский премьер полагал, что это событие обеспечит успех предстоящим переговорам. Черчилль с удовлетворением перечитывал опубликованный в печати ответ Сталина на вопрос корреспондента газеты «Правда»:
«Подводя итоги семидневных боёв... можно без колебаний сказать, что широкое форсирование Ла-Манша и массовая высадка союзников на севере Франции удались полностью. Это, несомненно, блестящий успех наших союзников.
Нельзя не признать, что история войн не знает другого подобного предприятия по широте замысла, грандиозности масштабов и мастерству выполнения.
Как известно, «непобедимый» Наполеон в своё время позорно провалился со своим планом форсировать Ла-Манш, не рискнул сделать даже попытку осуществить свою угрозу. Только британским и американским войскам удалось с честью осуществить грандиозный план форсирования Ла-Манша и массовой высадки десантных войск.
История отметит это дело как достижение высшего порядка».
Английский премьер был доволен: похвала Сталина, весьма скупого на всякого рода проявления чувств, дорого стоила!
Как и предполагал Черчилль, его переговоры со Сталиным прошли в самой дружественной обстановке. В заключение они вместе побывали в Большом театре. Взоры всех зрителей были устремлены к правительственной ложе, по театру несколько минут прокатывались волны оваций.
Перед отъездом из Москвы Черчилль пригласил в английское посольство представителей прессы, чтобы поделиться результатами своего визита.
— Когда я приезжал сюда в прошлый раз, — начал английский премьер, — Сталинград всё ещё был в осаде. Гитлер находился в восьмидесяти—девяноста пяти километрах от Москвы, а от Каира даже ещё ближе. Это было в августе тысяча девятьсот сорок второго года... С тех пор события приняли иной оборот, мы одержали не одну блестящую победу и покрыли огромные расстояния... В этот раз я нашёл здесь атмосферу надежды и уверенности в том, что испытаниям придёт скорый конец. Но нам предстоит ещё немало жестоких боёв. Противник сопротивляется отчаянно, и лучше, если мы будем трезво оценивать те темпы, какими может быть достигнута окончательная победа. Однако мы ежедневно получаем хорошие новости, и поэтому нам трудно не быть оптимистичными.
Черчилль сказал также, что его совещания с маршалом Сталиным содействовали улучшению межсоюзнических отношений.
— Мы вникли самым глубочайшим образом в проблемы, связанные с Венгрией, — продолжал, всё более воодушевляясь, Черчилль, — и я считаю себя вправе утверждать, что нам удалось достигнуть хороших результатов и существенно уменьшить наши расхождения... Нельзя допустить, чтобы Венгрия стала уязвимым местом в наших отношениях...
Затем Черчилль перешёл к Балканам, сказав, что решить любую из балканских проблем путём переписки было очень трудно и это обстоятельство послужило ещё одной важной причиной его приезда в Москву. Он признался, что при обсуждении балканских проблем его министру иностранных дел Идену пришлось нелегко. О конкретных трудностях английский премьер предпочёл дипломатично умолчать...
Сталину во время переговоров очень хотелось напомнить Черчиллю, что Венгрия всегда занимала особое место в стратегических планах англо-американского блока. Для этого ему было бы достаточно упомянуть такой симптоматичный факт: Англия объявила войну Венгрии только в конце 1941 года, а США и того позже — в июне 1942 года. И это в то время, когда Венгрия с первых дней войны была впряжена в «германскую колесницу». Хортисты[9] неустанно молили Бога о том, чтобы англичане и американцы пришли в Венгрию раньше советских войск, возлагая надежды на то, что русские не смогут преодолеть Карпаты. Эти мечты и надежды полностью совпали с мечтами самого Черчилля. После войны он признавался в своих мемуарах:
«Я очень хотел, чтобы мы опередили русских в некоторых районах Центральной Европы. Венгры, например, выразили намерение оказать сопротивление советскому вторжению, но они капитулировали бы перед английскими войсками, если бы последние могли подойти вовремя».
...Таким образом осенью 1944 года Венгрия оказалась в эпицентре военно-политических событий в Европе. И потому наступление фронта Малиновского, как и наступление соседнего с ним фронта Толбухина, приобретало не только военное, но и политическое значение. Боевая обстановка сложилась так, что «первую скрипку» в освобождении Венгрии выпало играть 2-му Украинскому фронту.
Гитлер хорошо понимал, что потерять Венгрию означает потерять Австрию и Чехословакию и, по существу, открыть советским войскам дорогу в южные промышленные районы самой Германии. Он перебросил сюда двадцать две дивизии, и генерал Фриснер, чудом унёсший ноги из Румынии, сформировал мощную группу. Весь оборонительный рубеж фюрер назвал лирически: «Маргарита».
На пути к столице Венгрии Будапешту стоял город Дебрецен. Малиновскому вспомнилась весна сорок третьего года на Украине, Апостолово, сплошная распутица. Здесь, под Будапештом, погода была похожа: проливные дожди, кругом одно
