Шрифт:
Закладка:
Если дополнить это достаточно высокой смертностью при родах, всевозможными женскими заболеваниями, отсутствием у медиков многих современных знаний (в том числе таких, которые сейчас известны даже обывателям, например о резус-конфликте) и нерасторжимостью даже бездетного брака, то становится понятно, что в Средние века люди были гораздо больше озабочены вопросами бесплодия, чем контрацепцией.
Филипп Новарский[27] считал, что до семи лет продолжается раннее детство, «в течение которого ребенок требует тщательного надзора (из-за особой подверженности «шалопайству», опасности упасть, попасть в огонь или в воду)», дальше ребенок постепенно начинает что-то соображать, и с десяти лет уже способен различать добро и зло, а следовательно — нести ответственность за свои поступки.
Филипп де Бомануар, еще один юрист и философ XIII века, соглашался с Новарским в оценке семи и десяти лет и даже уточнял, что с десяти лет начинается ответственность за особо тяжкие преступления, например за убийство. Но полная дееспособность, по его мнению, наступала с двенадцати лет, по достижении которых можно приносить судебную клятву, выступать гарантом в сделках купли-продажи и т. д.
Церковь была в этом вопросе солидарна с юристами. С двенадцати лет обычно начинался брачный возраст, а если человек может вступать в брак, значит, он взрослый.
Реальная судебная практика подтверждает, что это были не просто теоретизирования — к судебной ответственности подростки обоего пола в Средние века привлекались действительно с двенадцати лет, практически во всех странах Европы мальчики старше двенадцати (реже четырнадцати) лет становились полноправными налогоплательщиками. Так что фактически детство в современном понимании длилось до пяти-семи лет, потом ребенка начинали готовить к взрослой жизни (кого-то отправляли в школу, кого-то в пажи, кого-то учиться ремеслу или прислуживать), и в двенадцать-четырнадцать лет детство заканчивалось.
В Средние века все были крайне озабочены тем, чтобы оставить после себя наследника, — и речь не только о королях и вельможах, которым нужно было обеспечить продолжение династии. Купцы и ремесленники тоже нуждались в человеке, которому они передадут дело, а крестьяне — в помощниках по хозяйству и, опять же, в наследнике, способном в будущем взять на себя заботу о семье. То есть наличие детей в семье было обязательным и даже необходимым.
Ни о какой философии чайлдфри или желании «пожить для себя» люди и не помышляли. Бездетность приводила к множеству проблем практического плана, а также вызывала осуждение со стороны общества и церкви. Плюс, как уже было сказано, детская смертность была такова, что нельзя было родить одного ребенка и со спокойной душой на этом остановиться, слишком велика была вероятность, что он не доживет до половой зрелости. Поэтому рожали чаще всего столько, сколько удавалось, в надежде, что хоть часть из них выживет. А там уж кому как везло — бывало, что из десятка оставался только один, а бывало, что крепкое здоровье родителей, отсутствие эпидемий и хороший уход приводили к тому, что все дети выживали. Собственно, поэтому и появлялись те достаточно редкие семьи, где значится по десятку и более детей, — разумеется, столько почти никому нужно и не было, это издержки невозможности что-то спланировать и страха остаться без наследника.
Рождение Цезаря, История Цезаря, 1479 г., Фландрия
Озабоченность вопросами воспроизводства населения еще более увеличивалась после крупных эпидемий и особенно после чумы 1348 года, буквально выкосившей многие европейские страны. В это время исследователи отмечают даже расцвет толерантности по отношению к незаконнорожденным детям и их матерям — их перестали штрафовать и требовать публичного покаяния. То есть в очередной раз видно, что несмотря на всю религиозность и экзальтированность средневекового мировоззрения, практические соображения чаще всего перевешивали.
Впрочем, не всегда. Здесь стоит вспомнить, что христианский брак считался нерасторжимым, и ни измены, ни бесплодие одного из супругов изменить этого не могли. Так что люди, состоявшие в бездетном браке, оказывались в своего рода ловушке: личные и семейные интересы (а иногда и государственные), общество, религия и мораль — все требовали от них наследника, но никакого выхода не предлагали, только положиться на волю Бога.
Прекрасная Нест была принцессой Дехейбарта — одного из уэльских королевств. После смерти ее отца в 1093 году королевство было завоевано норманнами, а сама Нест по достижении ею семнадцати лет была выдана английским королем Генрихом I замуж за влиятельного приграничного феодала Джеральда Виндзорского, коннетабля Пембрука.
Стали они жить-поживать, завели пятерых детей, да вот беда — на пиру, устроенном королем соседнего уэльского королевства, в Нест влюбился сын этого короля, принц Оуайн ап Кадуган. Причем настолько, что через несколько дней напал на замок Джеральда и захватил в плен Нест и ее детей (на всякий случай, видимо). Если верить хронистам, сам Джеральд спасся, бежав через замковую канализацию. Хотя это могли придумать и позже, чтобы подчеркнуть, как некрасиво рыцарю бросать жену и детей и спасаться самому.
Скандал вышел изрядный, король Генрих был рассержен, отец принца тоже, ему было приказано вернуть Джеральду жену и детей под угрозой изгнания, лишения всего имущества и прочих санкций. Детей Оуайн вернул, а Нест оставил себе, и никакие уговоры и угрозы не подействовали. В итоге этот конфликт вылился в настоящую войну, из-за чего Нест и прозвали уэльской Прекрасной Еленой.
Оуайна изгоняли, чего-то лишали, но он окопался в своем замке и совершал оттуда набеги, а тем временем Нест родила ему двоих детей. Но в конце концов ему пришлось бежать в Ирландию, а Нест наконец-то вернули мужу. Но Джеральду не она была нужна, а месть — жену он брать назад отказался, а Оуайна через несколько лет, когда тот вернулся в Англию, выследил и убил.
Однако прекрасная Нест (которой тогда было около тридцати четырех лет) не осталась на улице. Ее утешил сам король Генрих I. Учитывая, что он оставил после себя два десятка признанных бастардов, он вообще хорошо умел утешать несчастных красавиц. Не обошел он этим и Нест — она родила ему сына Генри Фитцгенри.
После смерти Джеральда она вышла замуж за Стефана, коннетабля Кардигана, которому тоже родила сына — Роберта Фитцстефана.
