Шрифт:
Закладка:
– Потому что я ее ненавидел. Я все там ненавидел. Учителей и учеников. Запах. Правила. Я ненавидел, как они обращаются с теми, кто не соответствует их представлениям и стереотипам. В школах рассказывают всякую всячину о том, как там борются с травлей одних учеников другими. Но они ничего этого не делают. Все, что их интересует, это обычные нормальные детишки, которые способны повысить их рейтинг. Однажды компания ребят окружила меня на игровом поле. Они заставили меня раздеться и ползти на животе по грязи. Затем они заставили меня есть червяков. Когда я вернулся в школу – голый и покрытый грязью, – знаешь, что сделали учителя? Они расхохотались.
– Боже.
– Даже когда мама пришла в школу и пожаловалась, практически ничего не изменилось. Хороших дней там не было вообще. Ни одного. Только дни, когда надо мной издевались чуть поменьше.
– Мне очень жаль.
– Я просто сломался. Я… я хотел стереть это место с лица земли.
– А девочка?
– Я не знал, что она была там.
– И что потом?
– Кто-то вызвал пожарную бригаду. Они ее вытащили. Я чувствовал себя из-за этого просто ужасно. Я никогда и ни за что никому не сделал бы больно.
– А что было с тобой?
– Мне удалось легко отделаться. Мама оплатила услуги какого-то крутого психолога. Мне прописали терапию и психологическое сопровождение. Мы переехали, и я перешел в другую школу. Хотя здесь дела обстоят лишь немногим лучше. – Он снова переключает внимание на камень. – Почти готово.
Кусок каменной плиты с треском обламывается. Нога Фло свободна. Она ужасно болит, но ее можно вытащить. Что Фло и делает, медленно и очень осторожно. Ее джинсы порваны, и сквозь дыру в плотной ткани она видит глубокую рваную рану и обширный кровоподтек. Она шевелит стопой. Чертовски больно. Но могло быть и хуже.
– Спасибо, – говорит она Ригли.
– Тебе, наверное, нужно это промыть, – кивает он на ее ногу.
– И еще мне нужно позвонить маме.
Он озирается и поднимает с пола ее телефон.
– Я не уверен, что он будет работать. Похоже, разбит.
Он подает ей телефон. Их пальцы соприкасаются. Фло вдруг замечает, как близко они сидят. Очень близко. Она сглатывает. Затем она думает о том, что сказала Роузи.
– Ригли, я еще кое о чем хотела спросить…
Но он смотрит мимо нее.
– Черт. Ты это видела?
Он всматривается в дыру, в которой застряла ее нога.
– Что? – спрашивает она.
– Там очень глубоко. Тебе повезло, что ты вся туда не провалилась.
Она оборачивается и смотрит туда, куда смотрит он. Перед ними зияет дыра с острыми зазубренными краями лопнувших плит. Темно и плохо видно, но она понимает, что Ригли прав. Дыра очень глубокая. Гораздо глубже, чем должна быть. Разве что под церковью что-то есть? Что-то вроде погреба?
– У тебя на телефоне есть фонарь? – спрашивает она.
Ригли вынимает телефон и светит им в дыру.
– Боже праведный!
Фло ахает:
– Это же…
Они смотрят друг на друга, а затем снова переводят взгляды вглубь дыры.
Гробы.
Я впервые увидела Руби, когда тетя привела ее, чтобы покрестить. Ей только что исполнилось пять. Пухлые щечки и самые огромные карие глаза из всех, какие я когда-либо видела. Тогда я еще не знала ее историю, но постепенно начала узнавать через других прихожан. Церковная община была очень тесной. Люди знали друг о друге все. Почти как в маленькой деревушке.
Мать Руби умерла от передозировки наркотиков. Отца на горизонте не было никогда. Сестра ее матери вмешалась и взяла над ней опеку. Тетя Магдалена была крупной жизнерадостной женщиной, которой не удалось завести собственных детей. Она жила со своей подругой, Деми, настолько же тощей, насколько пышной была сама Магдалена.
Я не очень хорошо их знала. Перед тем как забрать к себе Руби, они ходили в другую церковь, но затем решили присоединиться к моему приходу. Обе женщины каждое воскресенье приводили Руби на семейную службу и изредка – в детскую художественную группу в четверг вечером.
Лена (как она мне представилась) была очень общительной. Она все время либо улыбалась, либо хохотала. Деми была более сдержанной. Тем не менее они, похоже, были очень привязаны друг к другу, хотя временами мне казалось, что ребенок больше нужен Лене, чем Деми. И все же меня ничто не настораживало. Во всяком случае поначалу. Возможно, тревожные знаки были, но я не желала их видеть. Как все мы.
Я помню, как во время крещения Лена сказала, что теперь у нее отлегло от души. Такая формулировка показалась мне странной, и я спросила почему.
– Ее мать была безбожницей, – сообщила она мне. – Она могла дать своему ребенку умереть, и Руби осталась бы в чистилище.
Я вежливо и мягко сказала, что Господь принимает всех детей, даже тех, кто не был крещен. Она как-то странно на меня посмотрела и сказала:
– Нет, преподобная. Такие дети вечно блуждают по земле. Я хочу, чтобы моя Руби попала в рай.
Я не обратила на это внимания. А должна была. Я должна была понимать, насколько тонка грань между религиозностью и религиозным фанатизмом. С другой стороны, многие мои прихожане были гораздо более ветхозаветными, чем я. Я как могла пыталась сделать их взгляды более современными, побуждала их больше думать о любви и терпимости, чем об адском пламени и вечных муках. Но их взгляды вовсе не означали, что они плохие люди.
Наверное, первый тревожный сигнал прозвучал, когда Руби пришла на занятие художественной группы с большим синяком на лбу. Она упала, – сказала мне Лена. Маленькие дети действительно часто падают. Мне это было хорошо известно. Фло в возрасте Руби вечно была вся в синяках. Я помнила случай, когда Фло вбежала в гостиную, споткнулась о ковер на полу и врезалась головой в камин. У нее на голове немедленно вскочила огромная яйцеобразная шишка, и я в панике помчалась в неотложку. Так что инциденты такого рода – это обычное дело.
Но с Руби они происходили все чаще и чаще. Синяки, ссадины. Затем сломанная рука. Она упала с горки в саду, – объяснила Лена. Все эти здравые и правдоподобные объяснения она давала спокойно, не переставая улыбаться.
Я знала, где они живут – в небольшом муниципальном доме рядом с церковью. Лена однажды приглашала меня к чаю. Когда я пришла, в доме царил порядок, игрушки Руби были сложены в розовые пластиковые коробки. Я понимала, что теперь, явившись без предупреждения, переступаю черту дозволенного. Но мое беспокойство нарастало. Я больше не могла его игнорировать. Я купила конфет для Руби и сказала себе, что делаю это для собственного спокойствия.
Когда я пришла, никого не было дома. И сам дом выглядел далеко не таким опрятным, каким был во время моего первого визита несколько месяцев назад. Это было заметно даже снаружи. Шторы были задернуты, сквозь щели в ветхом заборе я увидела, что сад зарос. Старые игрушки валялись в траве. Мусорные баки были переполнены. Но что меня по-настоящему обеспокоило, так это то, что там не было никакой горки.
