дойти до чьего-то сердца, надо обнять всю эту огромность. Ему кажется, что он летит… Полет — кружение, полет — приближение к самому себе из такой дали! Так он был вдали от самого себя? И не знал этого?

И еще — звон со звезды. И голос третьего гнома:

А свет какой! Какой здесь свет!

Мир истончился. Больше нет

Препятствий. Все насквозь отверсто,

И тихо высветилось сердце.

И оказалось, что оно

И дарит свет. Давным-давно.

С рожденья мира сердце светит,

Да только кто его заметит?

Его светящее тепло

Вселенским телом поросло.

И сколько нам ни говори,

Что близок Бог, что Он — внутри,

Он незаметен. Нет и нет.

Но этот все пронзивший свет!..

Том совсем замер. Он знал: сейчас ему откроется что-то са¬мое великое, самое нужное и простое, как эти поленья в костре, от которых нельзя оторвать глаз. Кажется, это была первая бессонная ночь в его жизни. Вся ночь — у костра. Спать? Да как же может прийти сон, когда так переполнено сердце?

И снова — звон со звезды. И — голос четвертого:

Как упорна она, как давно

Мысль простейшая бьется во мне:

Я — никто. Я лишь только окно.

Я пробоина в плотной стене.

Только плотность стены прорубя,

Только после великих потерь

Понимаю: я — выход в Тебя,

Я — к Тебе приводящая дверь.

С целым миром окончился спор.

Я — никто. Обо мне позабудь.

Я — лишь вход в бесконечный простор.

Только вход, только дверь, только путь.

А звезды между тем начали меркнуть. Занималась заря. От костра оставались одни уголья. Казалось, гномы совсем замолкли. Но вдруг с далекой голубоватой звездочки раздался еле слышный звон и пятый гном (он все-таки был здесь) прошептал в ответ:

Бог перед нами так же растворен,

Как этот побледневший небосклон.

Но чтоб меж нами стерлись все границы,

Нам надо точно так же раствориться,

Раскрыть всю душу и сойти на нет,

Чтобы от нас остался чистый свет.

И вот — ни костра, ни гномов — одна Заря. Но какая! Не-ужели… (Том вздрогнул) — заря — это то, что осталось от них в этом мире? Никогда, никогда он еще не видел такой зари! Так вот это что:

Мир истончился. Больше нет

Препятствий. Все насквозь отверсто,

И тихо высветилось сердце.

Сердце… сердце… Огромное сердце мира. Тайное, спрятанное у мира в груди…

И оказалось, что оно

И дарит свет. Давным-давно.

С рожденья мира сердце светит,

Да только кто его заметит?

Он ЗАМЕТИЛ!!! Свет исходит из Сердца! В центре мира — светящееся Сердце. Свет настоящий — тайный, потому и тайный, что нельзя же сердце вынуть из груди. Обнажить — убить. Свет сердца… Свет — это любовь. Свет не только Музыку, он Жизнь рождает заново, Душу рождает. Любовь, рождающая жизнь, — вот что такое настоящий, живой свет!

Теперь к Ней! К Ней! Разве он не решил задачи? Разве не познал тайны света?

Он сиял так, как будто всю зарю вобрал в себя!

А солнце уже было высоко. Заря отгорела. Он вышел из леса и приближался к своему родному сказочному городу. У этого города было много имен: когда-то его называли Страной Детства, когда-то — Селением говорящих птиц и зверей. Важно было одно: это то, что возникло по Ее воле; это — Ее создание. Как он любит здесь каждую мелочь! Какое здесь все родное! Каждое окошко в разноцветных домиках, каждый ручной зверь, каждая птица. Каких только птиц здесь не было! Какие расцветки, какие голоса! А вот и гном, живущий в хрустальном гроте. Гном-предсказатель. Он всем предсказывал будущее и ему предсказал когда-то, что он, Том, будет светиться ярче, чем тот хрустальный грот. Ну вот и сбылось предсказание. Только… только почему же сам хрустальный грот как-то потускнел? Погас. Не светится… Странно. Он сейчас только заметил, что все потускнело. И даже маленькие золотые кони с золотой каретой, которые могли умчать в любую мечту и даже на воздух подняться, даже и они стоят понурые, никуда не рвутся, не зовут, — точно замерли. Что это? Почему птицы не поют? И почему Белая Лебедь, плывущая по озеру, поникла голо¬вой и опустила крылья? И — главное, где же, где же Она?! Девочка моя! Мой волшебный Цветок!

— Ах, Том — сказала Белая Лебедь и посмотрела на него од¬ним бесконечно печальным глазом.

— Ах, Том — сказал белый пушистый Медвежонок, про которого напрасно думали, что он игрушечный. Он был совершен¬но живой, и Тому даже иногда казалось, что и он что-то знает, по¬чти как Помпончик. Но он сказал только: «Ах, Том…» и больше ничего не сказал. У Тома перехватило дыхание.

— Где Она?

— Ах, Том! — только и повторил Медвежонок, и слезы закапали часто-часто из его глаз. — Ее нет. Ее не было уже тогда, в тот последний раз, когда ты приходил из леса. Только они так оглушили тебя, что ты не успел этого понять.

— Что случилось? Говори!

— Они пришли, вот те, слуги Правителя, схватили Ее и увели.

— Этого не может быть! Она умела останавливать их на полуслове.

— Да, конечно. Но они сказали, что если Она это сделает, Правитель тут же казнит всех своих слуг, а заодно всех нас. Нас просто не будет. Мы-то не умеем останавливать его на полуслове.

— Но Она ведь всех защищала!

— Она могла это до поры до времени. Она должна была на¬учить нас самих защищаться. Но Она не успела. А может, еще почему-то. Но только Она дала увести себя, чтобы были целы все мы.

— Так где Она? У них в плену?

— Нет. Говорят, Она ушла из их плена. Но и у нас не появилась. Она шагнула в Бездну.

— Как это — шагнула в Бездну?

— Ну, я не знаю как. Знаю только, что настала полная тьма, и Она шагнула в темноту. Нам показалось, что мы все сейчас утонем во