Шрифт:
Закладка:
... в долине Иды, прекраснее
Всех Ионических долин.
Широкие ущелья открывают
Троаду и колонны Илиона,
Корону Троаса[131].
Цитата уместна, поскольку Ганимед был сыном Троаса, предком Энея. Во сне Данте охватывает пламя «и призрачный пожар меня палил // С такою силой, что мой сон разбился». Но сон оказался пророческим. Поэт заснул на горе, перед вратами Чистилища, за которыми Рай и Беатриче. Его сон — предчувствие объединения этих двух великих образов — Беатриче и города, потому что орел олицетворяет город — будь то Троя или Рим, Флоренция, Лондон или Нью-Йорк, но все они восходят к горе Сион[132]. Призрачность пожара символизирует огонь, переходящий в свет.
Сон Данте предвосхищает его пробуждение уже перед вратами Чистилища, в другой части горы, куда его перенесла святая Лючия, «чтобы тому, кто спит, помочь верней, // Его сама хочу перенести я». Рядом с ним только Вергилий. Солнце уже два часа как взошло. «И море расстилалось перед взглядом». Над ними крепостной вал самого Чистилища и расщелина входа. Данте понимает, что в образе орла видел именно Лючию, среднюю из трех небесных жен, присматривающих за его безопасностью. Они — Беатриче, Лючия и Мария — носители божественных аспектов. Лючия — враг жестокости, оборачивающейся адским льдом, предательства истинных Образов. Она перенесла поэта ко входу, взглядом указала на него и исчезла. Любой другой автор (кроме разве что Шекспира) заставил бы совершить это действие саму Беатриче; но нет — здесь потребно что-то менее личное, а другое придет в свой час.
С орлом из сна мы еще встретимся на пятом небе Рая, он говорит там о Божественной Справедливости: там Город осознает свое единство и может уже сказать: «Я» и «Мой», хотя обычно люди употребляют слова «Мы» и «Наши». Об этом мы еще поговорим позже, а пока достаточно знать, что орел вблизи Чистилища выполняет роль человеческой справедливости. Это — итог восхождения; благодаря этому чудесному перемещению поэты оказываются у входа в Рай. Приходит на ум Евангелие Предтечи, предшествующее явлению нашего Господа. Акт справедливости и самая необходимость этого акта в некотором роде равны друг другу, как и в романтической любви. Без сомнения, существует и иерархия значимости справедливых деяний, но она не постоянна. В одном случае одно действие важнее другого, в другом — наоборот. Так исключается жесткость схемы и диктат предписаний. Возможно, недостаток великого Мильтона заключается именно в том, что он не сделал акцента на этой особенности. Данте избегает этого недостатка за счет мощного воображения, делающего героев «Комедии» совершенно живыми людьми, а также провозглашением равенства на небесах. Это касается и образа Беатриче. В поэме ее положение очень высоко, но автором поэмы был Данте, и это он решил, что так должно быть.
Если небольшая строфа противостоит
Океану, значит, так решил Создатель[133].
Данте сохраняет баланс. Иерархичность и равенство в небесах у него прекрасно сочетаются.
Перед поэтами врата и ангельский страж «таков лицом, что я был ранен светом». Ангел, несомненно, является Церковью, Исповеданием и т. д.; но описание трех разноцветных ступеней в свете Пути Образов предполагает нечто большее, чем просто ступени. На самом деле они представляют собой краткое изложение истинного Утверждения. Первая ступень из белого мрамора, настолько гладкого и блестящего, что Данте видит в нем свое отражение. Вторая ступень сложена темно-фиолетовым камнем, грубым и обгорелым, «растресканным и вдоль и поперек». Верхняя ступень представляет собой «кусок порфира, ограненный строго, // огнисто-алый, как кровавый ток». Это три степени достоверности отображений. Первая любовь, допустим, любовь к Беатриче, отображается в первой ступени в ее ясности и славе. Это особенно заметно по контрасту с темным, растресканным камнем второй ступени, характеризующей противоречие. Третья ступень — это союз двух индивидуальностей, союз крови. После третьей ступени назад дороги нет. Любой, кто попытается оглянуться, тут же окажется снаружи, и, видимо, пребывал снаружи с самого начала. «Изгнан тот, кто обращает взгляд». Земной союз нерушим и поэтому земная жизнь должна быть очищена от всех пороков. «На пепел или землю в знойном лете // похожим был его одежды цвет // и два ключа извлек он, как из сети»[134]. О ключах ангел говорит:
Как только тот иль этот ключ свободно
Не ходит в скважине и слаб нажим, —
Сказал он нам, — то и пытать бесплодно.
Один ценней; но чтоб владеть другим,
Умом и знаньем нужно изощриться,
И узел без него неразрешим.
Мне дал их Петр, веля мне ошибиться
Скорей впустив, чем отослав назад,
Тех, кто пришел у ног моих склониться.
Речь, конечно же, идет о таинстве покаяния. Но есть в ключах и второй смысл. Ключи — это Пути Отказа и Утверждения. Отказ — серебряный ключ, который «ценнее»; Утверждение — золотой ключ, более сложный в применении. И все же необходимы оба. «Семь Р», начертанных мечом ангела на лбу поэта, соответствуют семи грехам формальной церковной традиции. Церковь для души — не способ избежать ада, а способ достичь рая. Мы должны помнить о достоинствах, а не о грехах.
Врата открываются; издалека доносится «Te Deum»[135]. Стих поэмы не задерживается на входе. Сразу после порога поэтов окружают огромные изваяния святых и ангельских сущностей — ветхозаветных иудейских и христианских. Центральный образ здесь — образ ангела Благовещения, «что земле принес обет // столь слезно чаемого примиренья // И с неба вековечный снял завет». Это образ неповторимого воплощения, великого принципа обмена между небом и землей.
Такой обмен, однако, нуждается в материале для работы. Одна из композиций очень живо изображала Императора
