Сообщая об этом плане, Спиридович называет участников: кроме Гучкова, в плане участвовали Некрасов, князь Вяземский, Терещенко и генерал-майор Крымов.

От Государя должны были потребовать отречения, а в случае отказа — убить его. По мнению Спиридовича, план провалился, потому что «Гучков не нашел среди офицеров людей, соглашавшихся идти на цареубийство. Не нашел Гучков тогда и вообще сочувствия среди общественников насильственному перевороту. На предложения некоторым принять участие в таком заговоре получались отказы. В числе отказавшихся был и член Государственной Думы Шульгин».

Это утверждение Спиридовича весьма сомнительно. Сведений об попытке Гучкова нет в донесениях Охранного отделения. Да и времени на скоропалительный переворот у Гучкова, скорее всего, не было. Но Спиридович прав в одном: 27-го января 1917 года был нанесён тяжёлый удар по заговору Гучкова и «Прогрессивного блока». В результате начавшиеся 22-го февраля выступления рабочих в Петрограде были не в поддержку Государственной Думы, как того планировали заговорщики, а с требованиями «хлеба!»[380] Становилось ясным, что в этих условиях дворцовый переворот Гучкова становился сложно выполним.

Таким образом, арест Рабочей группы спутал игру Гучкова, сделав его первоначальный сценарий дворцового переворота невыполнимым.

Но, скорее всего, на самом деле, Рабочая группа и почти открытые заявления о готовящемся заговоре были со стороны Гучкова не чем иным, как отвлекающим манёвром, призванным скрыть подготовку настоящего переворота. Причём этот манёвр мог быть предназначен как для дезориентации правительства, так и для обмана своих подельников по «Прогрессивному блоку», с которыми Гучков не хотел делиться властью.

Арестовав Рабочую группу, Охранное отделение считало, что нанесло по заговорщикам тяжёлый удар, фактически обезоружив Гучкова. Исходя из этой информации, министр Протопопов справедливо полагал, что арест Гучкова, которого требовало Охранное отделение, не нужен и только будет способствовать его популярности.

Кроме того, в МВД исходили из оперативной информации, которая утверждала, что любое массовое выступление должно быть связано с роспуском Государственной Думы. 16-го февраля 1917 года, то есть сразу же после разгона февральской демонстрации в Петрограде, генерал для поручений министра внутренних дел сообщал Протопопову из Москвы: «Считаю долгом доложить Вашему Высокопревосходительству, что, судя по настроению московских общественных и революционных кругов, следует ожидать возникновения серьёзных демонстративных выступлений не в настоящее время, а только в случае роспуска Государственной Думы»[381].

Кадетское руководство «Прогрессивного блока» также решило, что правительство одержало верх и что переворот отодвигается на неопределённое время.

Но чего не предполагали ни Протопопов, ни руководство Охранного отделения, ни руководство «Прогрессивного блока», так это то, что Гучков имел в запасе ещё один сценарий переворота. По этому сценарию вывести рабочих на улицы должна была не Рабочая группа, а иная сила.

Глава 3

А. Ф. Керенский и «Великий Восток народов России»

С лёгкой руки советской пропаганды в сознании большинства людей утвердился ложный образ Александра Фёдоровича Керенского. Этот образ неизменно ассоциировался с его киноверсией из фильма Эйзенштейна «Октябрь»: ничтожный, самовлюблённый паяц, с выпученными глазами, разыгрывающий из себя Наполеона и бежавший от победившей революции в женском платье. В постсоветский период в либеральной историографии образ Керенского претерпел изменения в том смысле, что вокруг его имени стал создаваться ореол этакого романтика революции, благородного демократа, который трагически проиграл большевикам именно в силу своего благородства. Это образ Керенского-демократа так же лжив, как и советские агитки о Керенском-ничтожестве.

Пожалуй, не было в революционном подполье такого врага царской власти, который бы сочетал в себе столько отталкивающих черт, какими обладал Керенский. Одновременно мало кто из революционеров был столь же опасен для царской власти, как был опасен этот «присяжный поверенный».

Керенский был хитёр, осторожен, находчив и коварен. Он был непревзойдённый демагог и выдающийся оратор, обладал несомненными организаторскими способностями. При этом Керенский был циничен гораздо в большей степени, чем Ленин. Революционные идеи волновали его мало, никакая диктатура пролетариата, никакая революция сама по себе его не привлекали. Неудержимая похоть власти составляла сущность его натуры. К тому же Керенский был склонен к наживе и нечистоплотен в денежных делах. Глобачёв приводит в своих воспоминаниях следующий случай: «Керенский взял на себя снабжение членов дружины оружием, для чего рабочие собрали и передали ему 700 рублей. Но это предприятие провалилось, и вот почему: сильно нуждавшийся Керенский часть денег израсходовал лично на себя, оружия не купил и после повторных требований о возврате денег вернул из полученной суммы всего лишь 300рублей. Следствием этого было то, что комитет ему выразил недоверие и порвал с ним всякие сношения»[382].

Ко всему этому Керенский был труслив, и как всякий трус — мстителен и жесток. Человеческую жизнь Керенский не ставил ни во грош, что не мешало ему изображать из себя милосердного и великодушного героя-революционера.

Последнее качество в полной мере проявилось во время «великой и бескровной» Февральской революции. Генерал Глобачёв писал: «Толпа, ворвавшаяся в губернское жандармское управление, жестоко избила начальника управления генерал-лейтенанта Волкова, сломала ему ногу, после чего потащила к Керенскому в Государственную Думу. Увидев израненного и обезображенного Волкова, Керенский заверил его, что он будет в полной безопасности, но в Думе его не оставил и не отправил в госпиталь, что мог сделать, а приказал отвезти его в одно из временных мест заключений, где в ту же ночь пьяный начальник караула его застрелил»[383].

Вся натура Керенского была лживой и двойственной. Керенский от природы обладал актерскими способностями и с молодых лет был склонен к лицедейству. Свои гимназические письма к родителям он неизменно подписывал: «Будущий Артист Императорских Театров А. Керенский»[384]. Керенский много выступал на сцене, «где его бесспорной актерской удачей, по общему признанию, была роль Хлестакова, написанная как будто исключительно для него»[385]. Собственно Керенский им и был — Хлестаковым от революции, и, также как и гоголевский персонаж, он всё время играл чью-то роль. Но в отличие от гоголевского героя, это был кровавый фигляр.

Свои роли Керенский играл отлично, и каждый раз незримый режиссёр был доволен его игрой.

Зачастую, когда говорят о Керенском, изображают дело так, будто его революционная карьера началась внезапно в феврале 1917, а сам Керенский был настолько потрясён якобы случайно свалившейся на него властью, что буквально опьянел от неё. Так, член Временного правительства В. Д. Набоков писал: «Ни в нём самом, ни в том, что приходилось о нём слышать, не только не было ничего дающего хотя бы отдаленную возможность предполагать будущую его роль, но вообще не было никаких данных, останавливающих внимание. Один из многих политических защитников, далеко