Часть II

Ничто так не окрыляет, как увесистый пинок под зад. Глава 1. Законы, поконы, дышла и прочая упряжь

Жаль. Искренне жаль, что мы так и не договорили с Мирославом! Обидно за дядьку. Умный был, сильный и… с пониманием. Справедливый? Других, похоже, к памятным камням не приставляют. Да и поговорить с ним, что о мире, что о поконе, что о людях, словенах, самах и прочих, было интересно. Умел он и рассказать с толком, и послушать. Душевный человек был, без подвоха. И на эмоции чистый и честный. Жаль.

Шум, поднявшийся на подворье, едва новость о смерти характерника дошла до присутствующих, стих практически моментально, стоило хозяину дома повысить голос. Увидев, что внимание окружающих сосредоточилось на нём, Стоян притопнул ногой и, обведя взглядом собственных стрельцов и гостей, принялся сыпать распоряжениями.

В результате не прошло и минуты, как в доме поднялась суета, а полусотники трёх острогов в сопровождении своих десятников направились прочь со двора. Пошёл следом за ними и я. Ну а что? Приказов мне никто никаких не отдавал, да и не мог, равно как не было и просьб остаться на подворье. Так что, прибавив шаг, я догнал целеустремлённо топающих по улице стрельцов и их командиров, поймал на ходу недовольный, почти угрожающий взгляд Любима Уса, но, так и не услышал от него ни единого слова. И ладненько!

Радим, точно! Именно этого мальчишку я спас от избиения стрелецкими новиками, и именно он принёс на двор полусотника весть о смерти характерника. Мальчишка нёсся впереди угрюмого, словно туча, Стояна и его гостей. Вот те расстроенными не выглядели, хотя хмурились не меньше хозяина острога. Оно и понятно, наверное. Всё же Мирослав хоть и был хранителем острожного памятного камня, но для командиров соседних крепостей ровней не являлся, и даже знакомцем, скорее всего, не был. Учитывая же местные реалии и почти постоянную угрозу смерти, довлеющую над острожниками, равнодушие, проявляемое полусотниками к гибели характерника, вполне понятно. Здесь над каждым убитым плакать — на слёзы изойдёшь.

А вот интерес и недовольство полусотников я чувствовал вполне неплохо. Как и неприязнь Любима Уса, но… направленную уже на меня самого. И чем я не угодил десятнику Стояна, спрашивается? А вот Буривой… Десятник про прозвищу Рудый, кажется, вообще ничего не чувствовал. Камень и то эмоциональнее… наверное.

Честно говоря, я думал, что Радим приведёт нас к дому Мирослава, но, нет. Тот прошёл мимо и устремился прямиком к длинному дому, скользнул в распахнутые двери и, дождавшись, пока полусотники и их люди войдут внутрь, потопал прямиком к памятному камню, где переминались с ноги на ногу трое молодых стрельцов… с растерянностью поглядывающих то на приближающееся начальство, то на распластанное у подножия камня тело характерника, из-под которого успела набежать немалая лужа крови. Да что набежать! Она уже и густеть начала…

Стоило нам оказаться рядом, как Любим решительно отодвинул одного из стрельцов в сторону, шепнул что-то другому, отчего тот подорвался и унёсся прочь, сам же Усатый, даже не проводив взглядом умчавшегося по его приказу бойца, опустился на колени перед телом Мирослава и одним резким движением перевернул его на спину.

— Убит ножом, — констатировал десятник, рассмотрев длинную резаную рану на шее характерника. После чего глянул на замаранный кровью памятный камень и договорил: — Со спины. Убивец подобрался сзади и полоснул Мирослава коротким ножом, но по горлу. Не боевым. Рана не та.

— Что ещё скажешь? — глухо произнёс Стоян.

— Росту шпынь не меньшего, чем сам Мирослав был. Видишь, Стоян Смеянович, как рана легла? Был бы убивец ниже нашего характерника, полоснул бы горло хоть чуть да наискось. Выше, тако же, да наклон был бы в иную сторону.

— Это если он правша, — подал я голос. — А ежели орудовал левой рукой, так наоборот было бы, да и ежели убийца — умелец с поставленной рукой, так мог быть любого роста. Хоть меньшего, хоть большего.

— И то верно, — после недолгой паузы кивнул Любим и, окинув меня долгим изучающим взглядом, неожиданно повернулся к по-прежнему переминающимся с ноги на ногу стрельцам. — А ну-ка, вои, возьмите-ка нашего гостюшку под белы рученьки да волоките в поруб.

Я только крякнуть успел, как на мои предплечья легли тяжёлые ладони Буривоя. Вот же! Человек-кандалы! Чёрта с два вырвешься…

— Стоять, — полусотник Стоян набычился, опалив десятника злым взглядом, — Ты что задумал, Любим? И почто поперёд меня стрельцам чужого десятка приказы раздаёшь, а?

— Так посуди сам, Стоян Смеянович, — развёл руками тот, ничуть не смущённый гневом начальства. — Убит Мирослав не ведовством тёмным, как того от самов ожидать можно было бы, а обычным ножом. Свои на характерника руку поднять не посмели бы… Так? А чужих в остроге — раз, два да обчёлся. О почтенных Миряне Званиче и Поклесте Брановиче я речи не веду, разумеется. Ну и чья же тут может быть вина, как не гостя твоего торгового, а, Стоян Смеянович? Али у нас в остроге иные чужаки обретаются, а мы ни сном ни духом? Да и глянь на него внимательно. Поди, Мирославу-то Ерофей в росте почти и не уступит. Да и ножичек на его поясе ну никак не боевой. А ежели на нём ещё и кровушка неотмытая отыщется… Не обессудь, Стоян Смеянович, но поспрошать твоих гостей следует со всей пристрастностью.

— Они мне жизнь на Биянке спасли, — рявкнул полусотник, наливаясь дурной кровью.

— То так, — покивал Любим. — Спасли. Да только, кто ведает, была ли сама ваша встреча на той речке случаем? Али, может, она подстроена была, дабы без помех подсылов в острог провести?

— Ага, и расположение самских лагерей я указал, чтоб веры мне было больше, да? — фыркнул я в ответ, и тут же почувствовал, как Буривой крепче сжимает ладони на моих руках. Пока ещё не больно, но… уже неприятно. Очень. Силён десятник, ничего не скажешь. Ну, хоть рот не затыкает, и то хлеб.

— А ведь дело твоё десятник говорит, — неожиданно вклинился в разговор Мирян Серый под удивлённым взглядом Усатого, явно не ожидавшего такой поддержки со стороны хозяина Усольского острога. — Уж прости, Стоян Смеянович, что лезу, но… и меня кое-что в сём деле