Шрифт:
Закладка:
Усевшись поудобнее в кресле, Тарас с любопытством листал картонные страницы. Интересно, как жили буржуи при Гитлере? Небось купались в роскоши. Всю Европу ограбили, из Советского Союза сколько добра повывезли!.. На одном снимке Тарас узнал хозяйку, совсем молоденькую фройляйн с косичками. Потом ее фотографии стали попадаться чаще, и на каждой она становилась старше, пока не приобрела теперешний вид. Уголки карточек были аккуратно заправлены в полукруглые вырезы. Снимки подогнаны точно по размеру, под ними проставлены даты – все выполнено с немецкой педантичностью. Вдруг на одной из страниц Тарас обнаружил два пустых места. Фотографии еще недавно были: на бумаге остались два темных, не успевших выцвести прямоугольника.
Через страницу снова не хватало двух фотокарточек, затем еще трех. «Похоже, нарочно вынули», – подумал Тарас и удивился: зачем? Что заставило владелицу альбома бросить его в кресле, а не положить с присущей ей аккуратностью на место? Для какой цели изъяты хранившиеся годами снимки? Возможно, какие-то лица не предназначались для посторонних глаз, компрометировали ее?..
Задумавшись, Тарас машинально перекинул еще несколько листов. На глаза попалось мужское лицо, показавшееся очень знакомым. Сказать, кто это, он сразу не смог и мучительно задумался: «Где я его видел? Такие характерные черты…» Вытащив снимок, Тарас перевернул его и прочитал сделанную на обороте четким каллиграфическим почерком надпись: «Милой Еве от любящего Курта. Год 1933».
Выходит, фотография подарена хозяйке близким человеком, не исключено, что женихом или мужем. Но где… где он мог видеть этот нос с горбинкой, высокий покатый лоб, тяжелый подбородок? Тарас вставил снимок на место. Разглаживая фотографию, он прикрыл ладонью половину лица. И вдруг!.. Что же получается?!
Не успел Тарас захлопнуть альбом, как за спиной раздался гневный окрик:
– Ты что тут делаешь, негодный мальчишка?
На пороге стояла фрау Ева. На щеках пятнами горел румянец. От привычной заученной любезности не осталось и следа.
– Кто, черт побери, разрешил заходить в мои комнаты? Кто позволил по-свински рыться в семейных реликвиях? – вопрошала хозяйка сдавленным от ярости голосом, наступая на Тараса. Губы ее побелели, руки тряслись.
Тарас торопливо вскочил, уронив альбом па пол. Показалось, разгневанная женщина вот-вот его ударит. Допустить этого парень не мог. В душе все возмутилось. Чтоб его, солдата, ударила какая-то фрицевская фрау!..
– Ничего с вашими паршивыми реликвиями не сделалось! – выкрикнул Тарас.
Наверное, то, что он в запальчивости сказал это по-русски, отрезвило фрау Еву больше всего. Она вздрогнула, отшатнулась. Метнула в него ненавидящий взгляд и, отступив на шаг, глухо произнесла:
– Прошу вас впредь, молодой человек, соблюдать приличия. У нас не принято заходить в личные апартаменты без разрешения.
А Тарасу стало весело. Он почувствовал себя большим и сильным. «Ага, боишься, – подумал не без злорадства, – проклятая буржуйка. Придет время, и отберут у тебя частную собственность. Пусть такие, как Рыжуха, пользуются!..»
– Извините, фрау Шлифке! – Он чуть не назвал ее Флик, но сдержался. Зачем преждевременно раскрывать свои карты? И с холодной вежливостью заключил: – Постараюсь в дальнейшем правил не нарушать. Заберите ваш альбом. Исторической ценности, мне кажется, этот документ не имеет.
Он поднял с пола и протянул хозяйке альбом. Фрау Ева поблагодарила, но во взгляде притаился страх. Показать бы ей язык или пройтись перед носом колесом!.. Тоже мне приличный дом. Кричит, как базарная торговка… Но Тарас вовремя вспомнил: разведчику, каковым он в глубине души не переставал себя ощущать, детские выходки не к лицу.
Признание Гертруды
Пора было все рассказать Фокину. В гостинице творились непонятные дела, и разобраться в них можно было только сообща. Но Саня пришел смертельно уставший, стянул сапоги, швырнул в угол, вопреки обыкновению даже не почистив, что само по себе было из ряда вон выходящим фактом. Сбросив гимнастерку и брюки, Фокин упал на кровать, заявив, что ужинать не будет.
– Нет, ты понимаешь, – сказал возмущенно, – вздумали рубить мачтовый лес. Он, видите ли, у дороги стоит, вывозить удобней. Ну и ловкачи! – И, повернувшись к Тарасу, пояснил: – А того не соображают, что не сегодняшним днем жив человек. Пускать на дрова мачтовый лес – преступление. Потомки никогда не простят нам этого!
Капитан оставался верен себе: ему до всего было дело. Тарасу не забыть одного случая. Произошло это во время боев под Будапештом. Немцы оборонялись на территории какой-то фабрики. Они засели в центральном производственном корпусе и отчаянно сопротивлялись. Командир полка решил послать туда огнеметчиков, чтобы, как он заявил, выжечь этих гадов, своей же пользы не понимающих.
Узнав о намерении комполка, Фокин подошел к нему и попросил:
– Не делайте этого, пожалуйста, товарищ майор.
– Тебе что, фрицев жалко? – разозлился тот.
– Не в них дело. Вы знаете, что это за фабрика?
– Понятия не имею. Да и плевал я на подробности. О другом голова болит.
– И у меня болит. Здесь уникальные детские протезы делают. Для многих стран. Я у старика мадьяра узнал.
– Раньше делали. Но что из того?
– Так ведь для ребятишек же, – тихо проговорил Фокин. – Их сейчас вон сколько – калек… Давайте попробуем немцев выкурить. Буквально! Стекла с наветренной стороны в окнах повыбиты, и если против них положить солому да поджечь…
– Выдумщик ты, Александр Иванович, – покачал головой командир полка, но в голосе послышалось уважение. – Ну да разрешаю, пробуй…
Капитан Фокин рассчитал правильно. Дым плотно заполнил здание, и немцы не выдержали, выкинули белый флаг. Фабрика была спасена от разрушения.
Тарас собрался спросить Фокина, почему же именно им, русским, потомки не простят вырубки мачтового леса, принадлежащего немцам, но Саня уже спал. Широко раскинув руки, он
