— Дело в том, что недавно мы подняли дело вашего отца, и мне бы хотелось побеседовать с вами об этом. Вы не возражаете?

— Нет. Но прошло уже много времени, и я многого могу не вспомнить, — спокойным и ровным голосом ответил Терентьев.

— Я все понимаю. Но давайте все-таки попробуем восстановить события того дня, когда вы обнаружили тело отца в квартире. Расскажите мне все, что вы помните о том дне.

Терентьев опустил голову и сидел так какое-то время, словно вспоминая, а потом начал говорить. Гуров обратил внимание, что голос у него сел и стал сипловатым.

«Ага, помнит он все-таки предостаточно, иначе бы не разволновался», — подумал Лев Иванович.

— Утро было обычным. Когда я проснулся, отец уже не спал и работал в своей комнате. Он писал роман, — пояснил он, и Гуров уловил легкую иронию в его голосе. — Я приготовил завтрак, и мы вместе с отцом поели, а потом я ушел в школу. Уроков в этот день было много, но учительница физики заболела, и нас отпустили пораньше. Когда я открыл дверь в квартиру, то не сразу понял, что что-то не так. Было тихо, и я подумал, что отец куда-то вышел. В магазин или еще куда-нибудь.

— Простите, перебью. А когда отец был дома, вы всегда это знали, когда приходили со школы? — уточнил Лев Иванович.

— Да. Обычно он выходил ко мне из своей комнаты и спрашивал, как прошли уроки. Когда мать… вернее, Ольга Михайловна, — поправился он, — ушла от нас, он стал внимательней относиться ко мне и моим школьным делам и увлечениям.

— А до этого он был невнимателен к вам? — Гуров посмотрел на реакцию Терентьева.

Тот едва заметно приподнял уголок губ, что вполне могло означать легкую усмешку.

— До этого мной занималась… Ольга Михайловна. Отец много работал и поздно приходил, а вечером и вообще все свое свободное время писал рассказы и… В общем, он много писал.

— Хорошо, продолжайте.

— Я помню, что сразу же прошел на кухню, поставил на плиту чайник и достал из холодильника кастрюлю с супом, чтобы позже разогреть его и пообедать вместе с папой, когда он вернется. Затем пошел в комнату переодеваться, а по пути чисто на автомате заглянул в комнату отца. И тогда я его и увидел…

— Я понимаю, что после стольких лет очень тяжело все те события переживать и вспоминать заново, но скажите, в какой позе находилось тело и… вообще какая была вокруг обстановка.

— Обстановка? — не понял Терентьев.

— Я имею в виду, были ли разбросаны вещи или все стояло и лежало на своих местах, как и обычно?

— Все было на своих местах, — спокойным и ровным голосом, безо всякого намека на волнение, ответил Терентьев. — Отец лежал на застеленной кровати, раскинув руки, а ноги стояли на полу. Он был одет в домашние брюки и футболку, какие были на нем, когда я утром уходил в школу. Вся грудь была залита кровью. Я испугался, подбежал к нему, спросил, не ранен ли он. Но он не отвечал. Тогда я побежал к соседям. Но их никого не было дома, и тогда я сам позвонил в «Скорую помощь», а медики потом уже вызвали полицию.

Терентьев замолчал и стал смотреть куда-то в стену, за спину Гурова.

— Это все? — спросил Лев Иванович.

— Да. Это все, что я помню, — ответил Терентьев.

— Хорошо. Тогда я задам вам еще несколько вопросов. — Гуров достал блокнот и сделал вид, что ищет там какие-то записи, а сам краем глаза наблюдал за Терентьевым. — Когда вас опрашивали в день убийства, вы сказали, что в ближайшие дни к вам, вернее к отцу, никто не приходил. А генеральная уборка квартиры проводилась два месяца назад. Я все правильно сказал?

— Да, все так, — подтвердил Александр.

— А ваша мать, Ольга Михайловна, она к вам не приходила?

— Она мне не мать, — вдруг резко и, как показалось Льву Ивановичу, даже зло ответил Александр. — Правда, я об этом узнал уже потом, много позже. Но нет, она не приходила. — Терентьев быстро взял себя в руки и снова заговорил бесстрастным голосом. — Когда она ушла к этому… К другому мужчине, я сильно злился на нее. Я не хотел с ней встречаться. Да и отец был против наших встреч. Хотя иногда мы с ней виделись. Она приходила к школе и встречала меня после уроков. Давала деньги, какие-то подарки ко дню рождения. Пыталась наладить отношения. Но это было от силы месяца три. А потом она перестала приходить.

— А накануне убийства отца или после вы ее видели? — задал следующий вопрос Гуров.

— Она приходила на похороны. — Терентьев поджал губы и стал говорить нехотя, сквозь зубы. — Потом я жил у них одну неделю. Но она и ее этот… мужчина… они потом отказались от меня. А ее родители тоже не захотели взять меня к себе. Поэтому я был определен в интернат.

— И что, после этого Ольга Михайловна ни разу с вами не связывалась?

— Один раз она мне написала пространное письмо в интернет-сети. Извинялась, просила прощения, предлагала приезжать к ним на выходные, спрашивала, нужны ли мне деньги, и все такое прочее — бла-бла-бла, — с презрительной усмешкой ответил Терентьев. — Но через несколько месяцев меня нашла моя настоящая мама, и я узнал, что… Что та женщина, которую я считал своей матерью, мне вообще никто.

— Ну, это не совсем так, — пытался возразить ему Пятаков. — Она растила вас почти тринадцать лет. В отличие от биологической матери.

— Да что вы вообще знаете! — резко и зло оборвал его Терентьев. — Моя настоящая мама не виновата, что отец не разрешил ей видеться со мной. Он тогда был зол на нее, и через суд сделал так, чтобы ее лишили родительских прав. Она хотела забрать меня в Германию, но он не позволил.

— Странно все-таки получается. Вы осуждаете Ольгу Михайловну за то, что она оставила вашего отца и ушла к другому, а свою биологическую мать, которая поступила точно так же, оправдываете, — поднял голову Пятаков и искоса посмотрел на Терентьева.

— Там ситуация была совсем другая, — нехотя стал оправдываться Александр. — Она вынуждена была временно оставить меня отцу. Он не давал ей разрешения вывезти меня за границу. Вы ведь знаете законы.

— Вы знали, что у отца есть пистолет? — задал следующий вопрос Гуров.

— Знал. Но он хранил его в ящике своего стола, который закрывал на ключ, когда выходил куда-то из комнаты. Ключ он всегда носил с собой. Я об этом уже говорил следователю, который опрашивал меня