Чуть больше месяца спустя в нью-йоркскую гавань пришвартовался 340-футовый пароход "Массилия", на борту которого находились 268 русских евреев и 470 итальянских иммигрантов. Полковник Вебер случайно увидел, как высаживаются пассажиры, и был ошеломлен "истощенным, изможденным состоянием" еврейских беженцев, некоторые из которых выглядели так, словно их следовало "отправить прямо в подходящую больницу для лечения и ухода". Вскоре в Нижнем Ист-Сайде появились случаи заболевания тифом, и эпидемия была быстро отнесена к "Массилии". Нью-йоркские власти начали панические поиски пассажиров корабля, собирая их и помещая в карантин, а газеты пестрели заголовками "Болезнь была ее грузом".

Сенатор Уильям Итон Чандлер, республиканец из Нью-Гэмпшира и бывший министр военно-морского флота, воспользовался вспышкой эпидемии, чтобы добиться введения новых ограничений на иммиграцию. Будучи убежденным нативистом, Чандлер возглавлял сенатский комитет по иммиграции и сыграл важную роль в принятии Закона об иммиграции 1891 года - закона, который, по его мнению, был недостаточно эффективным для предотвращения въезда в США "нежелательных классов", к которым он относил "южных итальянцев и русских, польских и венгерских евреев". Вместе с комитетом по иммиграции Палаты представителей он начал совместное расследование эпидемии тифа, проведя слушания в Нью-Йорке. В качестве первого свидетеля комиссия вызвала полковника Вебера, и во время его показаний Чандлер упрекнул комиссара по иммиграции в том, что тот ослеплен своими "симпатиями" к "нищим русским евреям".

Прикрывая свои планы заботой о здоровье населения, он настаивал на создании новых препятствий для иммиграции, включая тесты на грамотность и требования к имуществу (не менее 100 долларов на главу семьи).

Через несколько дней после того, как Чандлер провел слушания в Нью-Йорке, Шифф написал Харрисону убедительное письмо, в котором предупредил о "неоправданных и огромных трудностях", которые возникнут, "если существующие законы будут истолкованы экстремальным образом". Жесткие ограничения иммиграции были бы "узкими и неамериканскими".

Он спрашивал: "Будет ли справедливо и честно сейчас ставить препятствия на пути несчастного народа только из-за требований горстки демагогов, которые не так много лет назад сами искали гостеприимства нашей страны, или из-за несчастной и сильно преувеличенной вспышки болезни среди одного корабля с эмигрантами?"

После вспышки холеры в том же году Чандлер, ободрившись, внес законопроект, призывающий приостановить иммиграцию на один год. Эта мера не прошла, но президент Гаррисон все же ввел обязательный двадцатидневный карантин для пассажиров, прибывающих из Франции, Германии и России. В приказе иммигранты из этих "зараженных районов" были названы "прямой угрозой общественному здоровью".

Российский кризис положил начало новому этапу политической активности еврейских лидеров, которые никогда прежде не работали столь согласованно, чтобы повлиять на иммиграционную политику страны или ее дипломатическую позицию по отношению к иностранному союзнику. Это предвещало будущие сражения по вопросам иммиграции и внешней политики США, которые затрагивали суть национальной идентичности Америки. Являются ли Соединенные Штаты убежищем для угнетенных и будут ли они использовать свое растущее международное влияние для гуманитарных целей за пределами своих границ? Или же нация должна повернуться спиной и закрыть свои двери для иностранных проблем и влияний, будь то холера или анархизм?

В течение следующих трех десятилетий Шифф находился в центре этих боев, больше не испытывая двойственных чувств по поводу роли американских евреев в помощи своим угнетенным братьям и сестрам. Речь шла о выживании. Он рассматривал исход евреев из России в библейских терминах, сравнивая его с бегством израильтян из египетского рабства. И в этой современной истории он, возможно, видел себя в роли Моисея, использующего свой капитал и влияние, чтобы рассечь воды несправедливости и привести свой народ к свободе.

У этой бурной эпохи, в которую зародилось еврейское лобби Америки, было свое название. Некоторые называли ее "эпохой Шиффа".

Глава 11. КОНЕЦ ЭПОХИ

Овации встретили Джесси Селигмана, когда он вошел в обеденный зал ресторана Delmonico's вместе с Джейкобом Шиффом, причем старший банкир опирался на руку младшего. Было восемь часов вечера 1 октября 1891 года, в четверг, и около двухсот человек стояли под аплодисменты возле длинных рядов столов, украшенных розами и смайлаксом, а три дочери Селигмана, Элис, Эмма и Мадлен, смотрели на них с балкона над головой. Среди собравшихся были знакомые лица: бывший мэр Абрам Хьюитт, президент Колумбийского университета (и будущий мэр Нью-Йорка) Сет Лоу, Маркус Голдман с сыновьями Джулиусом и Генри и зятем Сэмом Саксом, Соломон Лёб и Эмануэль Леман, который вместе с Шиффом, церемониймейстером, помог организовать этот банкет в честь Селигмана за его пожизненное благотворительное и патриотическое служение.

На следующий день Джесси отплывал в Европу, чтобы совершить первый этап годичного путешествия, в ходе которого ему предстояло выполнить дипломатическую миссию, а затем отправиться в Египет, чтобы провести зиму. Президент Гаррисон поручил банкиру с хорошими связями посетить европейских финансовых чиновников и попытаться найти международный компромисс в отношении денежного стандарта, основанного на золоте и серебре.

Соединенные Штаты работали по биметаллическому стандарту до Гражданской войны, когда администрация Линкольна, испытывавшая нехватку денег, начала печатать гринбеки. Но когда Улисс Грант подписал Закон о чеканке монет 1873 года, резко ограничивший чеканку серебряной валюты, он поставил страну на путь перехода исключительно на золотой стандарт, как уже сделали многие европейские страны и как сделают другие в последующие годы.

Названный недоброжелателями "Преступлением 73-го года", закон вызвал десятилетия ожесточенных политических дебатов, поставив финансовый истеблишмент Восточного побережья, чьи избиратели выступали за "надежные деньги", обеспеченные золотом, против фермеров Среднего Запада и жителей западных шахтерских форпостов, которые настаивали на значительном расширении денежной массы на основе серебра. Раздувание денежной массы было привлекательно для должников, пытавшихся погасить свои кредиты, а фермеры надеялись, что это повысит цены на их урожай; для шахтеров Монтаны и Невады, где в 1859 году была открыта месторождение Комсток-Лоуд, это почти в буквальном смысле дало бы им возможность чеканить деньги.

Но банкиры, такие как Селигман, предупреждали, что односторонний возврат к биметаллизму может привести к катастрофическим экономическим последствиям, подорвав международную торговлю и заставив драгоценное золото бежать через Атлантику, в то время как Европа сбрасывала свое серебро в казначейство США. "Стандарт, отличный от принятого в коммерческом мире, повлияет на огромную массу нашего импорта и экспорта, - предупреждал Джесси в эссе, опубликованном в "Североамериканском обозрении", - и чуть менее непосредственно на все другие отрасли промышленности, затрагивающие их в любой точке". Одним из возможных выходов из денежного тупика Америки было убеждение ключевых европейских торговых партнеров - таких как Великобритания, Франция и Германия - принять международный биметаллизм и установить общепринятое соотношение между золотом и серебром.