я знаю почему. Я думаю об этих коричневых кулаках, закрывающих его лицо. О кожаных ремнях вокруг его запястий. Вспоминаю все книги, которые читал в детстве. Так поступают люди. Они всегда так поступали. Чтобы защитить себя и тех, кого они любят. Гнев, насыщенный и глубокий, как печаль, обжигает мою кожу и замедляет биение сердца. Я вспоминаю, как мой отец разреза́л брюхо рыбы и разбрызгивал ее кровь над волнами. Мы жертвуем, чтобы нас не принесли в жертву. Мы отдаем все, что можем, чтобы быть в безопасности. Вот что действительно позволяет ослепительно-белому лучу продолжать гореть.

Глава 16

– Что сказала тебе Шина? – спрашивает Келли. – Ты выглядишь расстроенной.

– Ничего особенного. – Я пытаюсь пожать плечами, но не могу забыть, как смотрела Шина, говоря: «Здесь тебе небезопасно». – Просто еще раз сказала, что я должна уехать.

– Не обращай на нее внимания. Боже, она ужасная зануда!

Солнце уже выглянуло, но все еще прохладно, и все столики для пикников за пабом пустуют. Мы выбираем один поближе к огороженному краю скалы, с видом на узкий пролив и остров Льюис.

Фрейзер бежит к нам.

– Смотрите! Смотрите! Я нашел еще одну витую ракушку. – Он разжимает руку и протягивает ее Келли. – И в ней что-то есть.

– Это очередная улитка, – говорит Келли. – Просто положи ее обратно и будь очень аккуратен, хорошо?

Когда он исполняет ее указания, она корчит мне недовольную рожицу, и я смеюсь. Я вижу беленые коттеджи Лонгвика на другой стороне дамбы и узкий каменный мост, по которому мы с Джазом проезжали, когда я только прибыла. Тени облаков медленно перемещаются по серым скалам и коричнево-фиолетовым болотам.

– Давай, Фрейзер, садись и обедай, – приказывает Келли, открывая контейнер «Тапперуэр», и протягивает мне сэндвич. – Бекон, яйцо и коричневый соус. Полная гадость.

– А там что? – Я указываю на очередной пляж с белым песком чуть дальше по противоположному берегу. Он гораздо меньше, чем Лонг-Страйд или Большой пляж, больше похож на бухточку или небольшой залив.

– Холлоу-Бич, Пустой пляж, – говорит Келли. – К нему не ведет ни одна дорога, так что спускаться туда тяжело.

Это название крутится у меня в голове, пока я не вспоминаю слова Чарли, сказанные в доме Айлы.

– Это тот самый пляж, где после шторма нашли ялик малыша Лорна.

– Правда? – Келли смотрит в сторону пролива. Она вздрагивает. – Жутковато, как мне кажется… Как те монументы у Лонг-Страйда.

– Я хотела спросить – ты разговаривала со своими родителями с прошлых выходных? Спрашивала их о Роберте?

Келли перестает есть, ее сэндвич застывает на полпути ко рту.

– Нет. Извини.

– Они, должно быть, переехали в Блэкхауз вскоре после смерти Роберта, – говорю я, чувствуя, что начинаю проявлять назойливость или действовать на грани дозволенного, как в тот день в коттедже Айлы.

– Да. То есть я, конечно, не помню этого – мне было около двух лет. Но да, они купили дом у Юэна Моррисона где-то в девяносто четвертом, по-моему. Как я уже говорила, отец хотел стать фермером; бог весть почему это взбрело ему в голову.

– Но разве ты не говорила, что твои родители покинули Килмери в девяносто пятом? Ты знаешь, почему они это сделали?

– Вообще-то, мне кажется, это было в девяносто шестом, – быстро отвечает Келли, пожимая плечами. – Не знаю. Они никогда не говорили об этом. Тот шторм был самым сильным за последние десятилетия, даже если не брать во внимание число погибших. Он нанес большой ущерб. – Она качает головой. – Может, они поняли, что совершили ошибку, и предпочли отделаться малыми потерями, убравшись отсюда…

Я снова бросаю взгляд на Холлоу-Бич и белые вершины волн. «Это было тяжелоее, черное время».

– Наверное, это было ужасно.

Келли кивает, отворачиваясь, и начинает рыться в своей сумке. А когда поворачивается, чтобы передать Фрейзеру баночку с йогуртом, она снова улыбается.

– А может, папа просто был очень хреновым фермером… – Ее улыбка превращается в ухмылку. – Итак, перейдем к более интересным вещам: расскажи мне, что ты узнала в Сторноуэе.

Я позволяю ей сменить тему, потому что взгляд ее снова становится замкнутым, как это бывает каждый раз, когда я спрашиваю ее о родителях, и сегодня я не чувствую в себе сил размышлять: может, она тоже что-то скрывает от меня?

– Ну, Чарли был прав насчет дат.

– А-а. Значит, ты не будешь участвовать в шоу «За гранью веры: факт или вымысел для тебя?»

– Что?

– Это просто какое-то ужасное телешоу, которое любит Фрейзер. – Келли делает паузу. – Подожди. Ты когда-нибудь видела свое свидетельство о рождении?

– Конечно. – Но мой смех звучит слишком натужно, пока я пытаюсь вспомнить, видел ли я его на самом деле.

– Можно мне покататься с горки, мамочка? – просит Фрейзер.

– Ты доел свой йогурт?

В ответ он переворачивает баночку вверх дном, а затем спрыгивает со скамейки и бежит к мини-площадке на другой стороне сада.

– Итак, какие у тебя теперь планы? – спрашивает Келли. – Ты все еще собираешься писать свою историю? Все еще собираешься выяснять, был ли Эндрю убит?

Я откидываюсь на спинку стула и качаю головой.

– Не знаю. Вряд ли. То есть насчет истории – да, возможно, а вот насчет убийства – нет. – Мне совсем не хочется врать Келли, ведь я столько уже успела ей поведать – о себе, о маме… Но меня заставляет сдерживаться не только ее замкнутый взгляд или подозрение, что она или ее родители могут знать о Роберте больше, чем она говорит, – а то, что, по сути, мне всегда было проще доверять как можно меньшему числу людей. Безопаснее.

– Значит, перейдем к более интересным вещам, – произносит Келли, когда я умолкаю. – Вы с Уиллом провели вместе ночь в Сторноуэе. – Она поднимает брови. – Пожалуйста, скажи мне, что у вас был жаркий двенадцатичасовой секс-марафон.

Когда я не отвечаю, а вместо этого смотрю назад на пролив, Келли облокачивается на стол.

– Ну?

Я качаю головой, но осекаюсь и вместо этого слегка киваю.

– Что-о? – Ее возглас достаточно резок, чтобы на мгновение отвлечь Фрейзера от карабканья по лестнице. – О боже! То есть я, конечно, вела себя так, словно это и предполагала, – но я не думала, что ты на самом деле пойдешь на это. – Она хватает меня за руку и сжимает. – Боже мой, Мэгги! Ты теперь официально моя героиня. Ну и как он себя показал? Я имею в виду, мне определенно интересно.

Я чувствую, как пылают мои щеки, и выдавливаю из себя смех.

– Он был хорош.

– Хорош? Держу пари, что он был гораздо круче, чем просто