Шрифт:
Закладка:
Можно привести и другие примеры весьма странного отношения историка Н. Эйдельмана к исследователям, впервые опубликовавшим выявленные ими архивные материалы.
В 1971 году в № 9 киевского журнала «Радянське лiтературознавство» С. К. Кравченко напечатала статью «М. Ю. Лермонтов у листах P. I. Дорохова i Л. С. Пушкiна», в которой опубликовала отысканные ею в Центральном государственном историческом архиве УССР письма современников Лермонтова. Спустя три года Н. Эйдельман публикует в одной московской газете статью, в которой перепечатывает находку С. К. Кравченко, ни словом не вспомнив украинскую исследовательницу. И вот уже в недавно вышедшем десятом томе издания «Пушкин. Исследования и материалы» (Л., 1982, стр. 327) за Н. Эйдельманом закрепляется честь первооткрывателя этого документа. Вот в какое нелепое положение может поставить себя человек, не выполняющий требований научной этики.
Действительно, по свидетельству Михаила Бестужева, его брат Николай сохранил до конца жизни «любовь к единственно им любезной женщине», «которая имела такое сильное влияние на его жизнь до самой смерти гражданской». Однако сам Пущин не только не был знаком с Л. И. Степовой, но и вряд ли догадывался о ее существовании: Н. Бестужев о своих горестных думах не всем рассказывал. Тем не менее в повесть введены очередные 26 (стр. 264–290) «чужеродных» страниц, которые сообщают о вещах, ставших к настоящему времени достаточно известными. Впрочем, Эйдельман и сюда ввел свою ни на чем не основанную «новацию»: все три дочери замужней Л. И. Степовой, которая, кстати сказать, была на восемь лет старше Николая Бестужева, – это оказывается, его, Бестужева, собственные дочери. Все три – на меньшее Эйдельман не согласен.
А. Мальгин верно отмечает, что И. И. Пущин никогда не встречался с Н. Н. Ланской (Гончаровой) и в своих воспоминаниях сказал лишь несколько слов по поводу женитьбы Пушкина. Таковы факты. Тем не менее Н. Эйдельман решает «познакомить» с ней своего героя. И вот в повести появляется целая глава «24 октября 1858-го. Наталья Николаевна». Появляется лишь для того, чтобы автор сумел выразить о ней (устами героя!) свои суждения. Критические замечания А. Мальгина я все же считаю недостаточными, так как речь в данном случае идет не просто об искажении истины, но и о развязности в изображении Пушкина и его окружения.
Вот в интерпретации Н. Эйдельмана «мнение» Пущина о женитьбе поэта: «…не следовало ему, ох, не следовало жениться: сам себя закапканил… Если уж жениться, то как я – по отбытии каторги, неважно какой – сибирской или житейской». Далее не лучше. Декабрист по воле Эйдельмана вещает: «Эх, друг Александр Сергеевич, – и ты был бы гораздо умней, если бы венчался не в 31‐м, а хотя бы в 41‐м году. И был бы счастлив, как я – с Натальей Дмитриевной моей». И еще: «…повторяю, жениться вообще такому человеку, как Пушкин, не следовало – но если уж решился – аминь!»
Как же относится Пущин Эйдельмана к Наталье Николаевне? А вот как: «Она любила мужа, и немало. А надо бы еще сильнее. И вот эта малая, тончайшая разница между тем, что есть, и тем, что надо – она, в тихие дни как бы и незаметна (хотя тоже не совсем так), а вот пришла беда – выказалось равнодушие». И завершается эта ничего общего с действительностью не имеющая характеристика четырежды повторенным на одной и той же странице словом: «губила».
Увлеченный своей идеей, Н. Эйдельман уже не замечает, не хочет замечать, что герой, от лица которого ведется повествование, слов этих сказать не мог хотя бы потому, что они не совпадали с его образом мыслей. Вот куда привела автора ложно понимаемая «художественность». К подмене сути.
В 1890 году, спустя 30 (!) лет после кончины Пущина, было опубликовано письмо Н. И. Павлищева (мужа сестры великого поэта), где имеется такая фраза о Пушкине: «Он искал смерти, умер с радостию, а потому был бы несчастлив, если б остался жив». Нелепость этого утверждения настолько очевидна, что не стоит на ней останавливаться (чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с превосходным исследованием П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина»). Автор повести не только заставляет Пущина процитировать кощунственные слова Павлищева, но и, лишь с некоторыми оговорками, присоединиться к ним. Как можно распространять такое чудовищное утверждение, да еще в массовом издании?
Весьма огорчает и пристрастие Н. Эйдельмана ко всякого рода скабрезностям. Если, например, заходит в мнимом дневнике Пущина речь о поэте А. А. Дельвиге, то он прежде всего характеризуется такими словами: «…Дельвиг тютькается с младой супругой». Но это лишь цветочки по сравнению с тем, что пишет Эйдельман (повторю: устами Пущина!) о якобы имевшем место знакомстве декабриста с А. Ф. Закревской, женой московского генерал-губернатора, которой Пушкин посвятил три стихотворения. «Запись Пущиным» этой беседы начинается словами: «Мне Александр Сергеевич сказывал про вас…» А затем сразу: «А. Ф. повествует о любовной интриге ее с Пушкиным». Завершается же в интерпретации Н. Эйдельмана «беседа» Пущина со словоохотливой Закревской таким ее «сообщением»:
«Отпевали Пушкина 1 февраля 1837 года с утра в Конюшенной церкви, а мы там заперлись с вечера: десять дам и девиц – более никого… Ну, я и начала рассказывать о покойном свое: как понимаете, весьма интимное. Я в ту пору любила все выставлять как есть, и даже хуже! За мною разговорилась вторая, третья, поведали свои истории с поэтом: кое-кто, полагаю, присочинил свой адюльтер; другие описали отношения платонически, но не было ни одной, которая бы не нашла хотя нескольких потаенных воспоминаний: и тогда я воскликнула: „Что за дамский Декамерон – в ночь-то перед отпеванием, у мертвого тела! Хоть и грех тяжкий, а думаю, покойный, если слышал наши разговоры, немало радовался…“»
И далее «Пущин» добавляет: «В следующий раз Закревская обещает вспомнить весь тот Декамерон до мельчайших подробностей». Я не уверен, что когда-нибудь «в следующий раз», в каком-нибудь следующем своем сочинении Эйдельман не «вспомнит» пушкинский Декамерон – «до мельчайших подробностей». Не буду углубляться в обсуждение вопроса о том, могло ли вообще произойти подобное у гроба убитого Пушкина, да еще в церкви. Меня беспокоит другое: то,
