нюхомъ въ выборѣ тогдашнихъ застрѣльщиковъ. Два сотрудника, которыхъ тогдашние карикатурные журналы изображали обыкновенію въ видѣ двухъ кузнецовъ, бьющихъ молотомъ по наковальнѣ—Рошфоръ и прусскій еврей Альберъ Вольфъ, превратившійся въ парижскаго boulevardier — всего больше способствовали выработкѣ особеннаго рода бульварной публицистики, для которой требовался, прежде всего, литературный талантъ, дурачливость, остроуміе и пріятный языкъ. Въ этой школѣ Рошфоръ подготовился и къ той серіи памфлетовъ, которые онъ, въ видѣ красныхъ книжечекъ, сталъ выпускать противъ бонапартизма.

Но эта игра въ радикализмъ, въ такихъ газетахъ, какъ Figaro и десятокъ другихъ ежедневныхъ и еженедѣльныхъ листковъ, шла рука объ руку съ развитіемъ фривольной и прямо порочной прессы и беллетристики. Правительство второй имперіи, до конца пятидесятыхъ годовъ, старалось, повидимому, очищать изящную литературу и бульварную прессу; но мы видѣли, что преслѣдованію подвергались и такія крупныя произведенія, какъ романъ Флобера «Мадамъ Бовари». А тѣмъ временемъ, легкая беллетристика и ежедневная хроника нравовъ стали все больше и больше занимать публику, дѣйствуя на ея чувственные инстинкты. Нравы кокотокъ и развратныхъ виверовъ дѣлались обязательнымъ содержаніемъ замѣтокъ, очерковъ, разсказовъ, цѣлыхъ романовъ. Такого рода литературой и прессой Парижъ сталъ щеголять въ самые послѣдніе годы имперіи. Обыкновенно ихъ считаютъ прямыми продуктами бонапартова режима; но врядъ ли это было такъ. Политическая свобода, форма правления не могутъ — одни — создавать нравовъ; и мы видимъ, что въ третью республику, съ каждымъ пятилѣтіемъ, беллетристика, театръ, газетная пресса дѣлались все распущение. Не при Наполеонѣ III-мъ, а въ семидесятыхъ годахъ, когда Франція стала пользоваться демократическими учрежденіями, сложился типъ такой ежедневной газеты, какой первоначально явился «Le Gil-Blas, гдѣ основаніемъ всему служитъ порнографія, разсчитанная на эротические вкусы публики. Ничего подобнаго до тѣхъ поръ не было ни въ одной европейской прессѣ и, повторяю, тутъ форма правления и расширение политической свободы не при чемъ. Напротивъ, такого рода пресса, только при теперешней свободѣ печати, можетъ доходить до геркулесовыхъ столбовъ испорченности. А въ свое оправдание безчисленные забавники такихъ журналовъ, какъ «Le Gil-Blas» и другіе, скажутъ вамъ, что они только изображаютъ дѣйствительною жизнь и нисколько не виноваты въ томъ, что нравы современнаго Парижа, да и всей Франции, скользятъ съ такой: быстротой по наклонной плоскости.

Всѣ тѣ, кто у насъ, въ Германіи, Англіи — не охотники до такъ называемаго «натурализма», нерѣдко смѣшиваютъ эту школу беллетристики съ бульварной литературой порнографическихъ забавниковъ. Но это смѣшеніе — грубое, часто недобросовѣстно умышленное. Слѣдуетъ припомнить, что натурализмъ, нашедшій въ Эмилѣ Зола самаго энергическаго и производительнаго бойца, ратуя за правду изображенія, за безпощадный реализмъ подробностей, впадая въ односторонность въ своихъ взглядахъ и теоріяхъ, не желалъ умышленно развращать публику и всего менѣе тѣшить ее легкой литературой, разсчитанной на одни грубые инстинкты или утонченный эротизмъ. Зола началъ дѣйствовать, какъ романистъ, уже въ концѣ шестидесятыхъ годовъ; но его знаменитая серія «Ругоновъ-Маккаръ» была задумана, какъ «естественная и соціальная исторія — одного семейства при второй имперіи». Зола однимъ этимъ общимъ заглавіемъ цѣлой серіи романовъ прямо показывалъ, что онъ приводитъ въ прямую связь испорченность нравовъ съ режимомъ, наступившимъ послѣ переворота 2-го декабря. Въ этомъ онъ отдалъ дань тогдашнему радикализму; но чѣмъ дальше онъ шелъ въ изображеніи современной Франціи, всѣхъ ея классовъ и сферъ: придворной, чиновничьей, парламентской, буржуазной, увріерской и крестьянской — тѣмъ все ярче показывалъ, что нравы— нѣчто коренное, основное и ихъ нельзя сразу измѣнять тѣми или иными политическими переворотами. По крайней мѣрѣ, въ цѣлой половинѣ серіи, составляющей эпопею семейства «Ругоновъ-Маккаръ», Зола заходитъ далеко за конецъ имперіи, впадая безпрестанно въ анахронизмы, изображая Парижъ семидесятыхъ и восьмидесятыхъ годовъ.

Этому типическому романисту конца девятнадцатаго столѣтія выпало въ удѣлъ сдѣлаться и глашатаемъ принциповъ художественно-литературнаго реализма, который, подъ его перомъ, какъ теоретика и бойца за этотъ принципъ, пріобрѣлъ и общепризнанную кличку натурализма. Имъ, а не кѣмъ-либо другимъ, (при явной симпатіи очень многихъ молодыхъ писателѣ начала семидесятыхъ годовъ) выяснена и программа школы, заново изучены и рекомендованы публикѣ тѣ романисты, которыхъ Зола считалъ отцами своей церкви: Стэндаль, Бальзакъ, Флоберъ и ближайшіе его предшественники и сверстники: братья Гонкуръ и Альфонсъ Додэ. У насъ въ журнальной и газетной критикѣ, хотя Зола сразу заинтересовалъ нашу публику, стали почти недружелюбно относиться къ натурализму и обвинять въ подражательности и тѣхъ изъ русскихъ беллетристовъ, которые, задолго до появленія романовъ Зола, были несомненными реалистами. И до сихъ поръ у насъ любятъ повторять, что парижскій натурализмъ для насъ совсѣмъ не новость, такъ какъ у насъ, уже въ сороковыхъ годахъ, сложилась своя «натуральная школа». Но я думаю, что пронатуральную школу зналъ и помнилъ и нашъ великій романистъ И.С. Тургеневъ, а между тѣмъ это ему не помѣшало, послѣ переселенія въ Парижъ, въ семидесятыхъ годахъ, сдѣлаться горячимъ защитникомъ принциповъ реальной школы, почитателемъ Флобера и прямымъ покровителемъ Эмиля Зола, который въ то время долженъ былъ еше работать въ очень тяжелыхъ матерьяльныхъ условіяхъ. Тургеневъ добылъ для Зола постоянную работу въ «Вѣссъикѣ Европы» съ ежемѣсячнымъ опредѣленнымъ содержаніемъ, что позволило автору «Ругоновъ-Маккаръ» освободиться изъ тисковъ своего издателя: по первоначальному условію съ фирмой Шарпантье Зола долженъ былъ, за сравнительно ничтожную плату, доставлять no два романа въ годъ.

Стало-быть, такъ или иначе, успѣхъ автора «Ругоновъ» связанъ и съ великодушной поддержкой нашего знаменитаго писателя. Слѣдуетъ также признать, что Эмиль Зола, когда велъ свою кампанію, какъ критикъ — не приписывалъ ни себѣ, ни своимъ ближайшимъ сверстникамъ — Гонкурамъ и Додэ— создаше натуралистической школы. Для него она была уже создана Стендалемъ, Бальзакомъ и Флоберомъ, въ произведеніяхъ котораго романъ девятнадцатаго вѣка вступилъ въ свой послѣдній фазисъ развитія.

До поѣздки въ Парижъ въ 1878 г., я никогда и нигдѣ не встрѣчалъ корифеевъ новаго реальнаго романа во Франции: ни Флобера, ни братьевъ Гонкуръ, ни Додэ, ни Зола. Но въ зиму 1876—77 г., эта школа беллетристики сдѣлалась предметомъ моего особеннаго интереса и я задумалъ предложив русской публикѣ нѣсколько чтеній, которыя происходили въ тогдашнемъ «Клубѣ художниковъ», а потомъ появились въ видѣ статей въ «Отечественныхъ Запискахъ». Первые романы изъ серіи Зола уже читались у насъ съ интересомъ и въ подлинникѣ, и въ русскихъ переводахъ. Чтобы познакомить нашу публику съ личностью и карьерой этого главнаго бойца натурализма, я сначала черезъ Тургенева, а потомъ лично вступилъ съ Зола въ переписку и, если не ошибаюсь, впервые сообщилъ русской аудиторіи подробности о немъ, взятыя изъ подлиннаго автобіографическаго письма его ко мнѣ. А менѣе чѣмъ черезъ два года, я съ нимъ познакомился и въ свое время описывалъ мои посѣщенія и бесѣды не только съ Зола, но и съ другими выдающимися романистами: съ