улицѣ Tour d' Auvergne, вмѣстѣ съ своей старухой матерью, не былъ такъ толстъ, какъ впоследствии, но съ тою же внѣшностью жовіальнаго школьнаго учителя и съ той-же легендарной близорукостью. Онъ пригласилъ меня бывать на его завтракахъ по понедѣльникамъ. На одномъ изъ нихъ, какъ я разсказывалъ выше, я и познакомился съ Гамбеттой. Къ нему собирался всякій народъ; но преобладали журналисты, актеры, художники въ томъ числѣ—архитекторъ Гарнье, строитель Оперы и жанристъ Виберъ, разсказчикъ во вкусѣ покойнаго И. ф. Горбунова. Въ узкой столовой иногда не хватало мѣстъ тѣмъ, кто приходилъ попозднѣе. Начинались завтраки въ половинѣ двѣнадцатаго, Очень часто попадали и актрисы; а изъ актеровъ «Французской Комедіи» — Го, бывшій тогда еще свѣжимъ мужчиной. Сейчасъ начиналась шумная и веселая болтовня. Политическихъ разговоровъ избѣгали; зато не стѣснялись ни содержаніемъ, ни формой своихъ разсказовъ, анекдотовъ, остротъ и прибаутокъ всякаго рода. Признаюсь (хотя мнѣ было уже тридцать два года отъ роду и я никогда не считалъ себя грѣшнымъ въ преувеличенномъ ригоризмѣ), — мнѣ было трудненько привыкать къ тому, что говорилось на этихъ понедѣльникахъ, въ особенности, когда бывали и дамы. Помню, завтракала съ нами извѣстная тогда и талантливая актриса изъ театра «Одеонъ», Жанна Эсслеръ; и одинъ изъ забавниковъ, романистъ Шаветъ сталъ позволять себѣ такія циническія розсказни, что каждый нефранцузъ поневолѣ покраснѣлъ бы. По этой части сборища у Сарсэ не стали лучше и въ послѣдніе годы, въ его отелѣ, въ rue Douai (недалеко отъ дома Віардо, гдѣ жилъ Тургеневъ) и частенько превращались въ нѣчто слишкомъ парижское. Уже въ восьмидесятыхъ годахъ, мнѣ привелось, по просьбѣ извѣстнаго русскаго художника, привести его къ Сарсэ на одинъ изъ такихъ завтраковъ, Художникъ этотъ никогда не отличался особенной строгостью нравовъ; но и онъ былъ почти скандализованъ всѣмъ тѣмъ, что видѣлъ и слышалъ за столомъ у одного изъ самыхъ извѣстныхъ парижскихъ писателей. Можно прямо сказать, что ничего подобнаго вы не найдете ни въ Лондонѣ, ни въ Риме, ни въ Берлинѣ, ни даже въ Вѣнѣ.

Въ послѣдніе годы имперіи, Сарсэ сдѣлался типическимъ газетнымъ критикомъ и популярнымъ лекторомъ на литературныя темы. Въ то время какъ разъ стали входить въ большую моду такъ называемыя, «conférences», т.-е., по нашему, публичныя лекціи. На бульварѣ des Capucines круглый годъ, кромѣ лѣтнихъ мѣсяцевъ, каждый вечеръ, въ тѣсной и низкой залѣ, читались такия лекции на всевозможные сюжеты. Всего больше публики собиралось у Сарсэ, который выработалъ себѣ манеру полупріятельской, полуотеческой бесѣды, говорилъ о новых пьесахъ, романахъ и разныхъ теченіяхъ въ литературе. Хотя онъ былъ товарищемъ по выпуску изъ Нормальной школы Ипполита Тэна и считался свободнымъ мыслителемъ, т.-е. не долюбливалъ клерикализма, но его умственный складъ нисколько не отзывался той же силой систематической работы, какая привела Тэна къ постройкѣ своего метода — и въ исторіи философскихъ идей, и въ психологіи, и въ вопросахъ искусства. Мнѣ кажется, нѣтъ болѣе характернаго выразителя буржуазнаго здраваго смысла и преобладающихъ вкусовъ публики — франсиска Сарсэ — какимъ онъ сложился въ ту эпоху. Меня лично стали интересовать его фельетоны въ газетѣ «Temps», гдѣ онъ писалъ болѣе четверти вѣка. Но тогда онъ былъ менѣе слащавъ и запоздалъ въ своихъ оцѣнкахъ, чѣмъ напр., старикъ Жюль Жаненъ, который, въ то время, уже доживалъ свой вѣкъ и предавался, въ фельетонахъ газеты Débats, совсѣмъ неинтересной старческой болтовнѣ. Были тогда въ области театральнаго фельетона люди, гораздо болѣе даровитые, чѣмъ Сарсэ, напр., Готье и Поль де Сенъ-Викторъ. Но и тотъ, и другой относились къ современному театру: одинъ — съ усталой снисходительностью; другой — почти съ высокомернымъ равнодушіемъ. Готье всѣхъ хвалилъ и видимо тяготился обязанностями рецензента; а Поль де Сенъ-Викторъ писалъ только по рецепту новѣйшихъ англійскихъ «эстетовъ», т.-е. совсѣмъ не о томъ, что видѣлъ наканунѣ въ театрѣ, a пo поводу пьесы, или актера актрисы, импровизировалъ свой блестящія тирады, гдѣ чувствовался большой любитель античнаго искусства, человѣкъ, понимавшій и Шекспира лучше многихъ своихъ сверстниковъ. A Сарсэ бралъ все въ серьезъ, жилъ театромъ и всякой очередной злобой дня, появлявшейся на подмосткахъ. У него и тогда не было никакой оригинальной критической теоріи, и никогда ея не было. Ему нравилось то, что нравилось и массѣ, и онъ старался всегда показать — почему та или иная пьеса понравилась или провалилась; онъ поддерживалъ и старую трагедію, и комедію временъ Скриба, и водевили, и фарсы. Но въ то же время онъ сочувствовалъ и тѣмъ новымъ мотивамъ, какіе приносили съ собою болѣе выдающіеся драматурги; очень высоко ставилъ Дюма-сына, не боялся реальныхъ изображеній въ комедіяхъ Эмиля Ожье и хвалилъ Сарду, часто болѣе, чѣмъ онъ того заслуживалъ. Такимъ же онъ являлся и въ своихъ conferences каждую недѣлю, въ salle des Capucines;a въ послѣднія двѣ зимы, при второй имперіи, онъ же выступалъ и въ тѣхъ бесѣдахъ, какія стали, на утреннихъ классическихъ спектакляхъ, предлагать передъ поднятіемъ занавѣса, съ театральныхъ подмостковъ. Иниціатива этого дѣла принадлежала нѣкоему Балланду и эти conférences, раньше чѣмъ въ другихъ местах, начались на театрѣ Одеонъ.

Мнѣ кажется, что форма публичныхъ бесѣдъ на литературныя и публицистическія темы выработалась именно въ то время, и бульварная публика, на первыхъ порахъ, интересовалась ими, пожалуй, больше, чѣмъ и въ послѣдніе годы, когда, какъ мы видѣли, и въ Сорбоннѣ, и въ College de France нѣкоторыя аудиторіи сдѣлались очень популярными и даже модными. Въ одну изъ послѣднихъ поѣздокъ я нашелъ въ той самой salle des Capucines, которая честно послужила дѣлу литературы, искусства и популярной науки — представленія двухъ какихъ-то фокусниковъ. И на всемъ бульварѣ нѣтъ уже ни одной залы, куда, бывало, вы могли, по вечерамъ, какъ у насъ въ Соляной городокъ, входить съ улицы, платить франкъ или много два и слушать бойко и красиво говорящихъ лекторовъ. Съ каждымъ годомъ эта зала все падала и нѣсколько лѣтъ тому назадъ, уже въ концѣ восьмидесятыхъ годовъ, и «conferences» самого Сарсэ стали уже гораздо ниже сортомъ, превратилисъ въ какія-то отеческо-учительскія бесѣды о французскихъ поэтахъ и прозаикахъ, при чемъ Сарсэ обращался безпрестанно къ своей аудиторіи, состоявшей больше изъ молодыхъ дѣвицъ и производилъ имъ родъ экзамена. Зато, въ другихъ местахъ на лѣвомъ и на правомъ берегу Сены, во многихъ театрахъ, передъ утренними спектаклями, новые лекторы выступали передъ публикой и въ серьезномъ, и въ легкомъ родѣ.

Незадолго передъ войной чисто художественные и литературные интересы отступили на задній планъ, общественные и политические вопросы были болѣе на очереди. Тогда еще дѣйствовалъ Прево-Парадоль, кончившій тѣмъ, что перешелъ на на службу имперіи. Внутренней душевной борьбой и объясняли тогда его внезапную смерть,