и восторженный критикъ и біографъ своего «учителя» — и Энникъ, и Сеаръ, по складу своихъ идей, принадлежали собственно къ концу имперіи, когда все выдающееся вѣрило въ науку и научные законы, выше всего ставило жизненную правду и отвергало всякій религіозный ли, моральный ли мистицизмъ. Люди того поколѣнія, къ которому принадлежалъ Зола, сложились уже вполнѣ до войны и ужасовъ Коммуны. Они обладали гораздо большей энергией и выдержкой, и вѣрностью своимъ принципамъ, чѣмъ то поклѣніе, которое подросло и вошло въ жизнь тотчасъ послѣ войны. «L’année terrible» — какъ называютъ французы годину войны и Коммуны — не могла перевернуть такъ всю ихъ душу, какъ это сдѣлалось съ послѣдующей генераціей. И тутъ надо искать одну изъ главныхъ причинъ новыхъ душевныхъ стремленій и вѣяній, принявшихъ къ концу 70-хъ годовъ явственныя черты реакцій противъ натурализма. Но довольно долго это теченіе еще не находило себѣ талантливыхъ выразителей. Однимъ изъ первыхъ явился Поль Бурже, выступивъ сначала какъ стихотворецъ, а главное, какъ критикъ, въ цѣломъ рядѣ статей, выпущенныхъ имъ впослѣдствіи подъ заглавіемъ: «Этюды по современной психологіи».

Это было уже въ началѣ 8о-хъ годовъ. Бурже, какъ авторъ этой книги, заинтересовалъ меня, и я познакомился съ нимъ въ одинъ изъ моихъ весеннихъ пріѣздовъ въ Парижъ, и нашелъ въ немъ молодого человѣка подъ тридцать лѣтъ, совсѣмъ не того умственнаго и вообще душевнаго облика, къ какому я привыкъ въ литературныхъ, артистическихъ и другихъ сферахъ Парижа. И наружность его отзывалась скорѣе Германией, чѣмъ Франціей, и въ особенности тонъ. Это былъ, безъ сомнѣнія, самый разносторонне развитой молодой писатель, какихъ я когда-либо встрѣчалъ во Франціи. Онъ въ первую же нашу бесѣду заговорилъ самъ о томъ, какъ его собратья вообще ничего не знаютъ, кромѣ Парижа и бульвара, не интересуются ни Германіей, ни Англіей, ни Италіей, постоянно копошатся въ самомъ узкомъ кругѣ своихъ идеекъ, дѣлишекъ, самолюбій и домогательствъ. Тогда Бурже жилъ въ отдаленномъ кварталѣ Парижа, около Инвалидовъ, въ оригинальной, тѣсной квартиркѣ. Изъ такъ называемыхъ меданцевъ всего ближе былъ онъ къ Мопассану. Къ этому времени онъ уже дѣлался моднымъ писателемъ; его «ляисировала» г-жа Аданъ, въ журналѣ которой онъ и началъ свою карьеру, какъ критикъ. Его, вмѣстѣ съ Мопассаномъ, видали въ однихъ и тѣхъ же модныхъ салонахъ, въ особенности часто въ салонѣ графини П-кой. Но, по духу и направленію, Бурже былъ уже изъ другого міра, чѣмъ Мопассанъ, и ие скрывалъ этого. Въ первое же мое посѣщеніе, когда мы отправились съ нимъ на квартиру Мопассана, въ фіакрѣ, онъ сталъ говорить мнѣ въ томъ духѣ, что крайній реализмъ уже не удовлетворяетъ молодыхъ людей и предсказывалъ, что не пройдетъ и двухъ трехъ лѣтъ, какъ заявятъ себя симптомы другихъ душевныхъ потребностей и спиритуализмъ будетъ брать верхъ. Все это говорилось умно, довольно искренно и ново. Вообще, Бурже необыкновенно подкупалъ своей бесѣдой, даже если вы не соглашались съ его мнѣніями и взглядами. Но, вмѣстѣ съ Мопассаномъ, и онъ тогда мнѣ во многомъ мало нравился. И тотъ, и другой слишкомъ были преисполнены своими свѣтскими успѣхами и общая бесѣда принимала тотчасъ же довольно-таки непріятный оттѣнокъ суетнаго профессіональнаго писательства.

Прошелъ годъ, и Бурже выступилъ съ своимъ романомъ «Cruelle énigme», имѣвшимъ сразу въ свѣтской публикѣ огромный успѣхъ, и этотъ успѣхъ такъ на него подѣйствовалъ что я весной того же года, случайно встрѣтившись съ нимъ въ одномъ отелѣ во Флоренціи, не сразу узналъ автора книги «Etudes de psychologie contemporaine» въ франтоватомъ французикѣ съ манерной, изнѣженной рѣчью и свѣтскими замашками. Крупнаго беллетристическаго дарованія я никогда въ немъ не признавалъ, даже и впослѣдствіи, послѣ другихъ его блестящихъ успѣховъ, вплоть до романа «Cosmopolis». Лично я съ нимъ больше не встрѣчался и, признаюсь, не искалъ этихъ встрѣчъ, даже и тогда, когда онъ жилъ въ часѣ ѣзды отъ меня, на Ривьерѣ; я въ Ниццѣ, онъ — въ Каннѣ. Его ближайшіе пріятели и сверстники говорили мнѣ не разъ въ Парижѣ, что Бурже уже не выноситъ никакихъ замѣчаній и отзывается только на льстивыя ухаживанья за собою Я искренно жалѣлъ, и до сихъ поръ жалѣю, что успѣхъ беллетриста вскружилъ ему голову и отвлекъ отъ работъ критика. Онъ, конечно, и какъ критикъ, врядъ ли бы двинулъ впередъ эту область, въ смыслѣ научно-философскомъ; но, по крайней мѣрѣ, онъ продолжалъ бы давать публикѣ, во Франціи и за границей, рядъ талантливо написанныхъ и оригинально задуманныхъ оцѣнокъ тѣхъ писателей, которые интересовали людей его поколѣнія.

Предсказаніе Поля Бурже въ значительной степени сбылось и съ каждымъ моимъ пріѣздомъ въ Парижъ я замѣчалъ, все больше и больше, что въ молодыхъ писательскихъ и артистическихъ кружкахъ ищутъ чего-то другого, тяготятся реализмомъ Зола и, признавая очень большой талантъ Мопассана, не могутъ уже довольствоваться скептическимъ матеріализмомъ и пессимизмомъ его отношенія къ жизни вообще и къ человѣчеству. Тогда уже стали поговаривать о томъ, что и въ Латинскомъ кварталѣ студенческая молодежь явно сочувствуетъ тѣмъ писателямъ и профессорамъ, въ которыхъ видитъ поборниковъ подновлённаго идеализма, вродѣ профессора Лависса и будущаго академика — виконта Мельхіора де-Вогюэ. А тѣмъ временемъ проникали съ сѣвера и востока новыя литературныя вѣянія. Производили свое мировое завоевание сначала русскій романъ, потомъ скандинавская драма. Въ области поэзіи символисты, встрѣченные сначала насмѣшками со стороны людей установившихся вкусовъ — выступали съ своими новыми требованьями и не въ одной только лирической области, а также и въ драмѣ, и въ романѣ. Нашлись страстные поклонники у Ибсена и у бельгійца Метерлинка. Поэты-символисты и декаденты Верлэнъ и Маларме дѣлались предметомъ заинтересованных толковъ. Въ бульварной прессѣ и скандальные нравы одного изъ нихъ уже не отвлекали, a возбуждали нездоровое и все возраставшее любопытство…

Для каждого свѣжаго человѣка ясно было, что къ 80-м годамъ не только литература романтическаго оттенка, но и реализмъ въ его крайнихъ проявленіях — перестали волновать попрежнему душу молодыхъ генераций.

Въ 1878 г. во время выставки, собрался первый по счету международный литературный конгресс. Почётным его президентомъ былъ Викторъ Гюго, а президентомъ на очередных засѣданіяхъ И. С Тургеневъ, избранный тогда «par acclamation». По русскому отдѣлу меня выбрали вице-президентом. И на этом конгрессѣ французская беллетристика была почти исключительно представлена романистами и хроникерами самого узкого профессiональнаго характера. Конгресс былъ созвань обществомъ писателей — («Société dcs gens do lettres») куда почти исключительно поступают беллетристы занимающиеся производствомъ фельетонныхъ романовъ. Для этого класса литераторовъ, который до сихъ поръ еще преобладаетъ на парижскомъ бульварѣ—и поднявшій тогда голову реализмъ былъ почти ересью. Врядъ ли многіе мнѣ повѣрятъ, если я припомню, что на банкетѣ, подъ предсѣдательствомъ Виктора Гюго, когда я