— Тогда прошу с морозу по чарке и сразу горячего капустняка.

Так в Литве называли борщ из кислой капусты, моркови, свеклы и лука с пшеном. По случаю поста, на столе квашеная капуста присутствовала еще и в варениках, и в постных голубцах с пшеном и овощами, и тушеная с грибами, луком и морковью. Из неместной кухни стол украшала только английская селедка, а из сладкого — запеченные яблоки с орехами и медом. Переходить с порога к делам как-то неприлично, да и на этот раз о хитрых сделках речь не шла, поэтому хозяин пригласил гостей не в кабинет, а за общий большой стол.

Спаивать гостей Люциус не спешил, очень интересовался, почему Ласка так долго отсутствовал, ведь до Кракова меньше месяца пути и обратно столько же.

Ласка рассказал про путешествие в Крым и обратно. Без лишних подробностей. Оксану вообще не упоминал, да и про Вольфа ничего оборотневого не сказал. Вольф в разговор не вступал, зато Бенвенуто весело рассказал про нравы в Риме и в Фонтенбло, даже пару раз сорвал аплодисменты от заслушавшихся душегубов, которым переводил неожиданно эрудированный шляхтич по имени Кароль. Итальянец, конечно, не стал упоминать, что соблазнил любовницу самого короля, а скромно сказал, что поссорился из-за женщины с одним знатным вельможей.

— Знаешь, дорогой гость, я бы заказал у тебя портрет. В полный рост и в доспехах, — сказал Люциус.

— Я бы написал, — сказал Бенвенуто, мысленно порадовавшись, что хоть кто-то не попросил лошадку, — Но это надо краски купить и кисти. Не те, что на базаре, а настоящие. Темперу, или лучше масло.

— Краски, говоришь? — наморщил лоб Люциус, — Монастырские не подойдут?

— Не знаю. Если пан про те, которыми иконы пишут, то надо пробовать. Одно дело доска, другое дело холст. Я, конечно, могу и на доску переучиться, если в ваших краях на холсте не пишут, но так вот с ходу ответа не дам.

— Честный ты человек, Бенвенуто! Другой бы первым делом аванс запросил. А если красок нет, карандашом напишешь?

— Хоть сейчас, только дай мне лист хорошей бумаги, — Бенвенуто вспомнил Ворона Вороновича, — Не найдешь, так и углем на стене нарисую. За эскизы и наброски денег не беру, это не за мольбертом стоять неделю.

Люциус сунул руку за спину и достал откуда-то лист бумаги не хуже, чем у Ворона Вороновича.

— Напиши-ка мой портрет. Вот как сижу, так и пиши. Если понравится, я на холсте и в цвете закажу. Оплачу по королевским расценкам, мое слово крепкое.

— И напишу, — Бенвенуто сразу принялся за работу.

— Кстати, о слове, — сказал Чорторыльский, — Пора бы мне увидеть мою жалованную грамоту на виленское воеводство.

— Прошу, — Ласка выложил на стол свиток.

— Дождался, — сказал Люциус и довольно улыбнулся, — С меня пузырек живой воды дозой на два глаза. Верно?

— Верно.

— Я сейчас за живой водой схожу, а вы угощайтесь, — Люциус забрал грамоту, вышел в зал и затопал по лестнице наверх.

Слуги вынесли карпов в сметане с гречневой кашей.

Ласка и Вольф приняли по чарке для аппетита и налегли на рыбу, а Бенвенуто кивнул и продолжил свой рисунок.

— Ничего не понимаю, — сказал он, поставив последний штрих, — Думал, пана рисую. Вот уверен был, что этот нос изобразил, эти морщины на лбу, эти толстые руки с перстнями в конце концов!

— И что? — спросил Вольф.

— Вот что! — Бенвенуто поднял со стола свой эскиз.

На рисунке определенно красовалась эта комната и этот стол, судя по расположению блюд. Главная фигура сидела в кресле Люциуса. Только главной фигурой оказался не Люциус, а девушка. Темноволосая красотка. Надетый на голое тело кафтан еле прикрывал высокую грудь. Но глаза и нос определенно смахивали на хозяина дома. Как будто на картине его дочь или сестра.

Душегубы столпились вокруг и наперебой расхваливали рисунок. Они как-то пропустили, что Люциус попросил написать его портрет, а не девушку.

— Он черт, — упавшим голосом ответил живописец, — Вы куда меня привели?

— Получается, я с чертом сделку заключил? И гореть мне теперь в аду? — растерялся Ласка.

— Нет, — ответил Вольф, — Ты же не знал, что он черт. Так не считается.

— Твардовский мог бы сказать. Уж он-то точно знал.

— Пан Твардовский, хотя и колдун, а честный человек. Он, если бы и знал, не сказал бы. Чтобы ты закрыл сделку и не погубил душу.

Говорили друзья на латыни. Но не подумали, что рядом сидел Кароль, который специально подсел поближе, чтобы переводить истории Бенвенуто.

— Кто черт? Ты нашего пана чертом обозвал? — возмутился Кароль и сразу повторил по-польски свое возмущение остальным.

Атаман и Кшиштоф улыбнулись, а вот все прочие бурно завозмущались.

— Что будем делать? — спросил Бенвенуто, — Если в гостях хочешь поссориться с хозяином, готовься к войне.

— Ноги будем делать, — ответил Ласка, — Портрет оставь на столе, пусть сам поймет.

Сделать ноги не успели. По лестнице застучали шаги, и появился довольный Люциус, державший в руке маленький стеклянный пузырек с толстыми стенками и притертой стеклянной пробкой.

— Ну что, добрый молодец! Вот твоя награда за мое воеводство!

— Извинись перед паном, — потребовал Кароль у Бенвенуто.

— Сгинь, нечистая сила! — сказал итальянец вместо извинений.

— Что такое? — поднял бровь Люциус, — Бунт?

— Этот мордописец вместо тебя бабу намалевал, а тебя обозвал чертом! — нажаловался Кароль.

— Перекрестись, тогда извинюсь, — сказал Бенвенуто.

Но Люциус почему-то не перекрестился.

— Перекрестись, пан! — сказал Кароль уже по-польски, и его поддержали остальные душегубы.

Люциус щелкнул пальцами, и душегубы замерли на своих местах как