их на сетчатый ротанговый тюфяк, к которому были привязаны веревки, ведущие к колесам и шестеренкам. Отец крутил колеса, а тетушка толкала поднявшийся тюфяк с больным к ванне, наполненной соленой водой. Там раздробленные кости вставали на место. После она приносила отцу ротанговые полоски, вымоченные до мягкого состояния. Он плел из них лубки, чтобы пострадавшая конечность могла дышать, но оставалась неподвижной. Перед тем как отпустить пациента, отец открывал сосуд, в котором хранил драконьи кости, и узким зубилом откалывал крохотный кусок, не больше отстриженного ногтя. Тетушка растирала кость в порошок вместе с серебряным шариком. Из полученного порошка готовили мази или микстуры, и счастливый пациент возвращался домой. Вскоре после этого визита он снова шел в каменоломни и трудился там целыми днями.

Как-то за ужином тетушка рассказала мне историю, которую поняла только я.

— Однажды богатая дама пришла к отцу и велела ему забинтовать ей ноги, чтобы они стали модными. Она сказала, что хочет носить туфли на каблуках. «Только не делайте мне стопы большими, — сказала она. — Не хочу выглядеть как рабыня или иностранка. Сделайте их естественно маленькими, как у вашей дочери». И она указала на мои ноги.

Я забыла, что за столом сидели моя мать и тетушки, и громко спросила:

— Это правда, что забинтованные ноги похожи на цветки белой лилии, как пишут в книгах?

Мать и тетушки, у которых были перебинтованные ноги, наградили меня суровыми взглядами. Как я смела о потайном, женском говорить вслух и прилюдно? А тетушка сделала вид, что бранит меня жестами, но на самом деле она сказала:

— Они обычно сморщены, как плетеная булка, но если они грязны и покрыты мозолями, то больше похожи на гнилой корень имбиря, а пахнут, как рыло свиньи, издохшей три дня назад.

Так Драгоценная Тетушка учила меня шалостям. Она научила меня быть любопытной, как она, и баловала, как баловали ее. Из-за того что она научила меня всему этому, я не могла быть хорошей дочерью, хотя перед самым своим концом она и хотела исправить мои недостатки.

Я помню, как она пыталась это сделать. Это было в последнюю неделю, которую мы провели вместе. Она несколько дней не разговаривала со мной, проводя все время за письмом. Она писала и писала. Наконец она вручила мне целую пачку листов, перетянутых шнуром.

— Это правда обо мне, — сказала она. — И о тебе тоже.

Из стремления сделать ей наперекор я прочитала не все. Но когда все-таки прочитала, я кое-что узнала.

Однажды осенью, когда тетушке исполнилось девятнадцать[19] по китайской традиции, у костоправа появились два клиента. Первым был кричащий младенец из семьи, жившей в Бессмертном Сердце, а вторым — Самый Младший Дядюшка. Оба они причинили тетушке непреходящую боль, и каждый сделал это по-своему.

Рыдающий младенец был сыном широкоплечего мужчины по фамилии Чан, гробовщика, разбогатевшего во времена мора. Он украшал свои гробы резьбой из камфорного дерева, но внутри они были из дешевой сосны, покрашенной и покрытой лаком так, чтобы походить на дорогое золотое дерево.

И вот эти «золотые доски» выпали из того места, где хранились, и выбили плечо младенца из сустава.

Поэтому ребенок «выл», как с перепуганным лицом сообщила жена Чана. Драгоценная Тетушка узнала эту нервную женщину. Два года назад она пришла к ним в лавку, потому что у нее был подбит глаз и сломана челюсть, и все из-за камня, чудесным образом упавшего с неба. Теперь она пришла с мужем, который шлепал ребенка по ноге, требуя, чтобы тот прекратил орать. Тетушка прикрикнула на Чана:

— Сначала плечо, а теперь ты хочешь сломать ему ногу?!

В ответ Чан наградил ее недобрым взглядом. Тетушка взяла ребенка на руки и втерла немного лекарства во внутреннюю поверхность его щек. Вскоре он успокоился, разок зевнул и спокойно уснул. И тогда костоправ одним щелчком вставил ему плечо на место.

— Что это за средство? — спросил гробовщик у тетушки, но она не ответила.

— Традиционный состав, — сказал за нее костоправ.

— С особой драконьей костью, да? — Чан окунул палец в сосуд с мазью и намазал себе щеку. Потом предложил сделать то же тетушке, но она с отвращением фыркнула. Тогда Чан посмотрел на нее так, словно она уже была его собственностью и он мог делать с ней все, что ему заблагорассудится.

Как только Чан с женой ушли, к нам явился Самый Младший Дядюшка. Он хромал. Его ранила собственная нервная лошадь, как он объяснил костоправу. Он ехал из Пекина в Бессмертное Сердце, и во время привала лошадь спугнула зайца, испугалась и наступила на ногу дядюшки. В результате с тремя сломанными пальцами на ноге он поехал прямиком к Знаменитому Костоправу.

Дядюшка сидел в смотровом кресле из черного дерева, а тетушка была в соседней комнате и могла видеть его через полуоткрытый занавес. Он был молод и строен, ему едва исполнилось двадцать два. У него было очень красивое лицо, но вел он себя не заносчиво. Хотя его одежды не были дорогими, он был очень опрятен. Она услышала, как он шутил о своем несчастье:

— Моя кобыла так перепугалась, что я уже думал, что она унесет меня на тот свет, потому что деваться мне было некуда.

Выйдя в комнату, где он находился, тетушка произнесла:

— Но судьба решила привести тебя сюда.

Самый Младший Дядюшка замолчал. Когда она улыбнулась, он забыл о своей боли. А когда она наложила на его голую ступню горячую припарку с драконьей костью, он решил на ней жениться.

Так Драгоценная Тетушка рассказывала свою версию того, как они полюбили друг друга.

Я ни разу не видела фотографии отца, но тетушка говорила, что он был очень красив и умен. В то же самое время он был довольно стеснителен, и девушка рядом с ним проникалась нежностью. Он выглядел как бедный ученый, который сумел подняться над обстоятельствами. Он бы точно мог сдать императорские экзамены и попасть на государственную службу, если бы их не отменили за несколько лет до возникновения новой Республики.

На следующее утро дядюшка пришел с тремя ветками, усыпанными плодами личи, чтобы выразить свою благодарность тетушке. Один плод он очистил, и она съела его сочную белую мякоть прямо на его глазах. Они оба заметили, что утро выдалось необычно теплым для поздней осени. И тогда дядюшка спросил, может ли он прочитать ей стихотворение, которое написал тем же утром:

Ты